плач и причитания. Не люблю слез, а их полны глаза…
Критий:
– К чему ты мне это говоришь?
Ферамен:
– Умирая, Перикл сказал – самое большое его счастье в том, что ни одному афинскому гражданину не пришлось носить траур по его вине. Что скажем мы, когда будем умирать?
Критий – с раздражением:
– Зачем ты говоришь «мы»? Ты заявил в совете, что не согласен с моими действиями. Не увиливай!
Ферамен:
– Ну… прежде всего – что скажешь ты?..
Критий:
– Я знаю мой долг, а того, кто мне мешает, следует устранить…
Ферамен:
– Но, великий Зевс, счет идет уже на тысячи!
Критий:
– Будешь продолжать в том же духе – я и тебя причислю к нашим противникам.
Ферамен:
– Но ведь ты и для того еще убиваешь богачей, чтоб захватить их имущество!
Критий:
– Как можешь ты смешивать две такие разные вещи? Да, богачей – которые против нас. Что касается имущества… А ты не знаешь, как выглядит наша казна? Мы вынуждены быть безжалостными, конфисковать имущество, увеличивать налоги, проводить реквизиции…
Ферамен:
– Но, Критий, мне волей-неволей приходится общаться с людьми – я ведь один из «тридцати извергов», как нас называет народ, – так вот, на кого я ни взгляну, все от меня отворачиваются! И ночью, во сне, приходят ко мне мертвецы, с которыми я пировал еще вчера…
Критий:
– Дрянь ты, Ферамен, и плевать мне на твои жалкие чувства. Спартанцы приказывают…
Ферамен взорвался:
– Спартанцы не приказывают убивать, хотя они и рады видеть, как мы истребляем своих же!
Критий с яростью:
– Много себе позволяешь, Ферамен! Я не могу не убивать. Это в высших интересах, не в моих личных! Или ждать, когда начнут убивать нас?
Ферамен:
– Когда во главе Афин стоял Алкивиад, он никого не обижал, устраивал пиры даже для бедняков – весело было у подножия Акрополя…
Критий:
– Что?! Уже и ты хочешь посадить Алкивиада на мое место?
Ферамен уклонился:
– Как ты, поэт, можешь устраивать такие гекатомбы? Или не был ты учеником Сократа?
Критий:
– Дойдет очередь и до Сократа!
Ферамен:
– Ну, этого ты не сделаешь!
Критий:
– Довольно. Ты – один против двадцати девяти. Завтра явишься в совет и заявишь при всех, что берешь назад все, что когда-либо говорил против меня и против спартанцев!
Ферамен:
– А если не возьму назад?
Критий вышел, не ответив.
После заката в сумраке тюремной камеры мигает тусклый огонек светильника. У осужденного немеет тело, оцепенение поднимается от ног к сердцу.
Отравитель философствует:
– Н-да, мой милый, живем среди обломков. А кто их делает, обломки-то? Кабы только спартанцы! Так нет, и наши туда же; сами-то они обломки крушения, да и мы с тобой тоже. – Он кивает на человека,
