Наигранное оживление сошло с его лица. Лицо стало серым, измученным. Мистер Пимм почувствовал страшную усталость.
Захотелось тут же, не сходя с кресла, заснуть. А из головы не выходил этот не в меру предупредительный и учтивый чиновник Лохвицкий, его настойчивые и изучающие глаза.
«Уж не подозревает ли он меня?» с тревогой подумал мистер Пимм и тут же вспомнил другие глаза — вопрошающие, удивленные глаза капитана Максутова.
Мистера Пимма бросило в жар.
— Дмитрий Максутов, Дмитрий Максутов!.. — забормотал он и, забыв про усталость, вскочил с кресла и принялся быстро ходить по комнате.
Нет, нет, сейчас нельзя поддаваться усталости! Надо все обдумать, решить.
А капитан Максутов в это время сидел вместе с Завойко над планом Петропавловского порта и намечал, где и как целесообразнее расставить береговые батареи.
Но по временам он ловил себя на том, что думает не о батареях, а о человеке, который сегодня в столовой у Завойко представился ему как мистер Пимм.
«Неужели это он? — со страхом и радостью думал Максутов. — Только у него были такие глаза, такой лоб. И он, кажется, узнал меня, узнал сразу, с первого взгляда. Но что за странное превращение: «Мистер Пимм — путешественник»! Неужели ему удалось бежать? Непостижимо! Оттуда не возвращаются… А ему удалось! Какое-то чудо!» — Что с вами, Дмитрий Александрович? — спросил Завойко, заметив рассеянный вид Максутова. — Заработались сегодня? Идите отдыхать, продолжим завтра с утра.
Максутов откланялся, вышел на улицу и, не медля ни секунды, направился к дому Флетчера.
Мистер Пимм сидел в желтом кругу света и рылся в своем походном мешке.
— Кто там? — Он испуганно поднялся и отступил в темноту.
— Это я, Максутов, — вполголоса проговорил капитан, плотно закрывая за собой дверь. — Дмитрий Максутов… если вы меня не забыли… И вам нечего меня опасаться.
Мистер Пимм сделал несколько шагов навстречу гостю и дрогнувшим голосом, в котором были и радость и боль, сказал:
— Я верю тебе, Дмитрий.
— Сергей, Сереженька! — задохнулся Максутов и, ринувшись вперед, крепко обнял «мистера Пимма». — Значит, глаза не обманули меня… Это ты, неистовый Сереженька Оболенский! — бормотал в радостном возбуждении Максутов. — Ты жив, свободен!
— Зови меня лучше «мистер Пимм» — нас могут услышать, — остановил его Сергей Оболенский и с тревогой покосился на дверь. Потом подошел к окну и поправил занавеску.
— Мы одни, в доме все уже спят… Я понимаю, ты принял другое имя и едешь в Америку.
— Да, Дмитрий. Да, так.
— Но как тебе удалось вырваться с каторги? От Вилюйска до Камчатки тысячи верст — непроходимая тайга, горы…
— А мне все еще не удалось вырваться, — горько усмехнулся Оболенский. — Один неосторожный шаг — и беглого каторжника Сергея Оболенского вновь по этапу погонят на рудники.
Друзья присели у стола и, не сводя глаз друг с друга, вспомнили Петербург, семью Оболенских и Максутовых, живших в большой дружбе.
…В роду Оболенских все были моряками. В полутемных залах особняка на Васильевском острове в Петербурге можно было увидеть старинные портреты капитанов и адмиралов, служивших во флоте в течение многих десятков лет.
Алексей Сергеевич Оболенский дослужился до чина контр-адмирала и командовал бригом «Олег», участвовавшим во многих дальних плаваниях.
К морской карьере предназначались и двое детей контр-адмирала — Сергей и Николай.
Морские традиции были всесильны в семье. Здесь только говорили о кораблях, морских сражениях, великих флотоводцах.
Контр-адмирал Алексей Сергеевич, когда он бывал в хорошем расположении духа, рассказывал детям о своих далеких плаваниях, о чужих заморских странах, о таинственных, затерянных среди океанских просторов островах, о смелых капитанах, прославивших отечественный флот замечательными открытиями.
Эти рассказы отца волновали мальчиков необыкновенно. Запах моря, знойный ветер тропического берега, чернокожие воинственные племена — все манило их к себе.
По раз навсегда заведенному обычаю, мальчиков отдали в морское училище — сначала старшего, Сергея, потом Николая.
Сергей часто уезжал с товарищами на шлюпке в море, вместе со сверстниками был заводилой многих отчаянных выходок против училищного начальства. Но вскоре интересы его изменились. Сергей все меньше времени стал уделять морю, разговорам о морских путешествиях. Его часто можно было застать за чтением книг, которые он доставал помимо училищной библиотеки. Он стал задумчив, серьезен не по летам, вечно погружен в свои мысли. Через некоторое время Сергей заговорил о том, что не хочет стать моряком, а думает пойти учиться в университет.
Отец, узнав о желании сына, разгневался. Он кричал, грозил, но Сергей был непоколебим. Отец сдался. Сергей поступил в университет, а Николай продолжал учебу в морском корпусе. Теперь братья виделись совсем редко, только по праздникам, когда собирались в особняке на Васильевском острове. Сюда же часто приходил и Дмитрий Максутов.
Дмитрий благоговел перед Сергеем. Он с увлечением рассказывал ему о своей военной службе, о новых товарищах. Сергей выслушивал его нетерпеливо. Видно было, что этот мир был ему чужд. Он спрашивал, что Дмитрий читал за это время, одолел ли те книги, которые он ему принес. Дмитрий смущенно признавался, что книг этих еще прочитать не успел, и обещал обязательно их прочитать.
Сергей упрекал Дмитрия, потом с жаром начинал рассказывать о том, что сейчас наполняло все его существо: о горестной судьбе закабаленного русского народа, о долге всех честных людей бороться за его счастье. Дмитрий плохо понимал, что ему говорил друг, но постоянно после таких разговоров испытывал чувство тоски и неловкости.
Потом разразилась катастрофа: Сергей был арестован. Стало известно, что он был активным участником «пятниц» Петрашевского. Эти «пятницы» посещались широким кругом передовой столичной интеллигенции — литераторами, учителями, студентами, мелкими чиновниками, офицерами. Они говорили о прочитанных книгах, об идеях утопического социализма, о тяжести царской цензуры, о ненавистном крепостном праве.
После революции 1848 года в Западной Европе в речах и докладах посетителей «пятниц» зазвучали боевые, страстные ноты.
Наиболее революционные участники кружка, к которым принадлежал и Сергей Оболенский, проектировали устройство тайной типографии, составляли агитационные сочинения для распространения в народе и в царской армии, мечтали о подготовке массового восстания.
Агенты Николая I выследили нашумевшие «пятницы», установили за ними секретный надзор, и вскоре наиболее активные члены кружка были арестованы. Николай I жестоко расправился с петрашевцами. Одни из них были осуждены на вечную каторгу, другие — на поселение, третьи — отправлены в арестантские роты.
Сергей Оболенский был осужден на каторгу и сослан в Сибирь.
События эти потрясли семью. Все в доме словно пригнулись к земле, замерли.
Мать, не выдержав удара, умерла в тот же год, когда Сергея отправили в Сибирь.
Отец быстро постарел, почти не покидал своего кабинета, стал угрюмым и раздражительным.
Три года Сергей Оболенский и его товарищ по процессу провели на рудниках. Дикая глушь, тоска по свободе сводили их с ума. Они решили бежать. Бежать за границу, чтобы там создать свободный печатный орган, в котором можно было бы отстаивать интересы подневольных крестьян. Путь оба товарища выбрали в то время совершенно необычный. Они решили пробираться на восток, бежать в Северную Америку, а оттуда уже в Европу. Этот путь казался им более безопасным. В те времена представления о восточной части нашего государства были самыми туманными. Двум беглецам пришлось перенести нечеловеческие
