И все же, когда я переходил привокзальную площадь, поглощенный своими мыслями, я сразу узнал ее. Она как раз села в свою машину, положила руки на руль и взглянула на меня — так же, как тогда. На ней была меховая шубка. С той же самой убийственной своей улыбкой она включила мотор и уехала, даже не поздоровавшись.
Только брызнула на мои брюки грязная вода из-под колес.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
О мертвых не говорят плохо, но что мне придумать, чтобы написать о мадам Ондине несколько добрых слов? Она была настоящей ведьмой, созданной для того, чтобы досаждать людям, портить им настроение, вызывать смуту и наслаждаться войной. Какой неведомый яд разъедал ее душу, отчего она кипела злобой с утра до вечера, с колыбели до могилы? Недотепа муж был целиком и полностью под ее каблуком, и лишь изредка, вырвавшись на свободу, он напивался и кричал, отойдя на безопасное расстояние, что убьет ее. У нее были сыновья-висельники, из которых она пожелала вырастить ангелов и которых каждый вечер за всевозможные прегрешения отправляла в постель без ужина. Она запирала их в спальне наверху, а сама отправлялась к соседям сплетничать и клеветать, оставляя после себя, подобно комете, шлейф ненависти и раздоров. А тем временем ее святые бандиты предавали лачугу огню и мечу. «Мои дети прилично воспитаны», — говорила она. Принадлежать к обществу людей приличных, называться дамой (что вовсе не означает быть таковой) казалось ей наивысшим благом, которого только можно достичь в жизни. И она всю свою жизнь как безумная боролась за внешние признаки этого благополучия, пытаясь заполучить в свои лапы деньги, счет в банке, сберкнижку. Но это ей так и не удалось. Она не могла назвать своей собственностью даже хромоногий старый стул. Однажды ей показалось, что в ее руки наконец-то попало богатство — когда была выиграна-проиграна первая мировая война и разбитые немецкие войска уходили из Фландрии. Я был тогда мальчишкой и помню, как они шли, окровавленные, грязные, в изодранных мундирах. Они пели о войне, которая наконец-то кончилась, и родной стороне, которую они скоро увидят, швыряя по дороге тысячи марок. Никто в те дни не решался выйти на улицу. Кроме мадам Ондины. В измятом платье с пятнами маргарина, с растрепанными космами нечесаных волос, со спущенными чулками она собирала в фартук тысячи порхающих марок. Она остановилась только на мгновение, распрямившись, показала небу свой фартук, битком набитый деньгами, и обнажила в улыбке черные зубы. Потом оказалось, что эти марки ничего больше не стоят и что даже за миллион марок не купить куска хлеба. Она чуть не сошла с ума, когда у нее насильно вырвали из рук потерявшие всякую цену бумажки, чтобы сжечь их во дворе.
— Подождите, вот начнется новая война! — сказала она потом. И начала дрессировать своего мужа и бандитов сыновей в расчете на будущую войну, когда осуществятся все ее мечты. Война началась: младший из ее бандитов погиб на фронте, а старший сделался нацистом. Она к тому времени постарела, поседела, стала совсем больной. Однажды, стоя в очереди — не знаю уж за чем, — она свалилась без памяти и умерла там, где всегда жила — на улице.
Но, умирая, она успела сказать нечто весьма удивительное, что можно рассматривать не только как ее последние слова, но и в качестве последних слов книги:
КАКОЙ СМЫСЛ ИМЕЕТ ВСЕ ЭТО?
SELF-DEFENSE[35]
(Несколько слов в защиту самого себя.) Если в этой книге я постоянно говорю «я», то это скорее литературный прием, потому что на самом деле это означает «вы», — вы, бедные, маленькие, униженные, осмеянные, оплеванные и обласканные люди, которые не находят в себе мужества (или слишком глупы), чтобы выпрямиться во весь рост, и которые смеются вместе со мной над этой книжкой, потому что эта книжка показывает их такими, какие они есть, а кое-где в этой книжке встречается и неприличное «ха-ха!». Однако позвольте мне в порядке лирического отступления сказать несколько слов о себе. Я хочу предложить своему издателю конкурс под девизом: «Пусть каждый напишет свою «Маленькую войну», и в качестве главного приза — трубка, я же с удовольствием поделюсь с соискателями своим опытом и дам несколько советов:
Автор «Маленькой войны» должен прежде всего помнить о том, что книга — это, согласно установившемуся мнению, место общественного пользования, где нельзя ругаться, плевать на пол и будить чью-то задремавшую совесть. Далее, автор должен помнить, что он может держать глаза открытыми, но не должен писать о том, что увидел, потому что это не искусство, как утверждают критики, а простая фотография. Но самое главное — он должен избегать пустынных улиц, где он может столкнуться с человеком, который узнал себя в менеере Сваме, шакале, или в господине из мясного контроля, или в Проске, или, наконец, в господине Н. Нашлись тридцать шесть человек, которые узнали себя в господине Н., одиннадцать человек смотрят на автора ненавидящими глазами, потому что узнали себя в менеере Сваме, тогда как автор имел в виду абсолютно символического менеера Свама. Два человека прислали угрожающие письма, пятеро думают, что их изобразили в образе господина Бооне («…потому что я тоже толстый, — говорят они. — И хотя я живу вовсе не рядом со свалкой, сосед постоянно выставляет за дверь мусорный ящик!»), еще четыре человека остановили жену писателя на улице и возмущенно заявили, что они этого дела так не оставят, а один даже пообещал, что придет в дом и вытащит этого литератора за шиворот из-за пишущей машинки. Другой читатель потребовал указать место рождения, имя и профессию каждого героя книги, как будто писатель ходит повсюду с гроссбухом, в котором каждый оставляет расписку: «Я, нижеподписавшийся, подтверждаю…» Представьте, что будет, если компания железных дорог потребует от меня имена и адреса всех угольных воров? Я вынужден буду ответить: мы воруем по мелочи, а вы оптом, господа! А недавно я получил возмущенное письмо от одного господина: почему я все выставляю в юмористическом свете? Выходит, писатель должен выводить каждую букву на гербовой бумаге, но даже и это, по-видимому, не обезопасит его от беспочвенных обвинений. Менеер, я ничего и никогда не выставлял в юмористическом свете, этак вы и обвинения Чаплина сочтете юмористическими!
—
