— Да, в Бейлоке.
Я не знал, что такое «Бейлоке», и это окончательно сбило меня с толку. Впрочем, я вообще с трудом понимал, что происходит вокруг. С отчаянием прильнул я к Юлу, единственному, кто проявил обо мне заботу. Он подхватил меня своими сильными руками и понес как ребенка.
Глава 9
Я неотрывно глядел на медную лампу, стоявшую на зеленом лакированном шкафчике. Лампа медленно наклонялась назад и вперед, в такт мерному покачиванию фургона. Она, очевидно, не была закреплена, но — вот чудо! — не падала со шкафа. Я никак не мог понять, в чем тут фокус.
Наглядевшись на лампу, я перевел взгляд на очень занятную штуку: подвешенный к потолку на веревочке, непрерывно кружился и раскачивался большой кокосовый орех с вырезанной на нем довольно уродливой, ухмыляющейся рожей. При виде этой игрушки я содрогнулся. Это было что-то чудовищное, отвратительное, сразу вспомнился расстрелянный немец, чье обезглавленное тело валялось за церковным двором. Это и была голова того мертвеца, страшная, с выпученными глазами, со ртом, не то искаженным от боли, не то осклабившимся в улыбке. Туловище с целехонькими руками и ногами осталось лежать на лужайке позади церковного двора, а отрубленную голову подвесили к потолку фургона.
С минуту мерзкая рожа глядела на меня, но потом голова завращалась, и на какое-то время я избавился от жуткого зрелища. По правде говоря, я предпочел бы вообще не глядеть на эту рожу, но она словно притягивала меня.
Юл, сидевший рядом со мной на деревянной табуретке и накалывавший тонкой длинной иглой диковинные фигурки на куске картона, перехватил мой взгляд.
— Это я привез с Лаккадивов, — сказал он. — Самолично. Там были орехи и побольше, с голову бегемота, но такой мне было не увезти, слишком тяжелый.
Юл понял, что название «Лаккадивы» мне ничего не говорит, и объяснил, что это группа коралловых островов в Аравийском море. Значит, он и вправду был матросом, плавал по морям. Я почтительно покосился на голубой якорь на его руке, под которым играли натянутые, как канаты, мускулы. Побывал он и на Молуккских островах. Юл даже перечислил мне принадлежащие к этой группе острова: Оби, Буру, Сула, Амбон, Тидоре… Но этого ему показалось мало. У меня прямо голова пошла кругом, когда он принялся рассказывать о своих путешествиях, а под конец скороговоркой произнес длиннющее название какого-то острова. Оказывается, он даже побывал в гостях у вождя племени каннибалов и ел человеческое мясо из большой деревянной миски.
Не знаю, говорил он правду или нет, но слушал я россказни недоверчиво. Похоже, он немного привирал…
— Ну и каково оно на вкус? — спросил я.
— Совсем неплохо, мне понравилось, вот только немного пресновато.
— А что, соли у них не было?
— Нет, соли они не знают, никогда не видели ее и даже не пробовали. Зато сливы у них такие, каких мы сроду не видали, каждая величиной с арбуз. Я уж не говорю о том, какие у этих слив косточки.
А может быть, все, что он рассказывал, и было правдой?
Во всяком случае, очень похоже на правду. Но я так мало знал о том, что творится на белом свете, и мне его истории казались неправдоподобными. Юл продолжал рассказывать, и я вместе с ним путешествовал по всему миру. Наконец у него, видимо, пересохло в горле, и он, протянув руку, ловким небрежным движением достал бутылку, спрятанную за зеленым шкафчиком. Юл припал к горлышку, и несколько минут в фургоне слышалось только неторопливое бульканье. Сразу вспомнился вкус противного, обжигающего горло пойла, которое немцы заставили меня выпить, после чего я превратился в жалкую собачонку. Я брезгливо отвернулся. В животе у меня опять начало поднывать, и голова закружилась, как тогда, хотя, скорее всего, это от тряски.
Коричневый возница просунул в фургон голову:
— Эй, ты, людоед, как насчет того, чтобы подменить меня?
Юл утер пот тыльной стороной руки.
— Придется, что поделаешь, — вздохнул он и, положив свое рукоделье рядом с медной лампой, полез наверх.
А в фургоне появился коричнево-дубленый. В отличие от Юла словоохотливостью он не отличался и, присев на деревянный табуретик, молча набросился на хлеб с сыром. Ему и в голову не пришло, что я тоже, может быть, голодный как волк (к счастью, есть я не хотел). Он преспокойно уплетал сыр, занятый какими- то своими мыслями, пока от сыра не остался крошечный мышиный кусочек, который он протянул мне на острие перочинного ножа. Я покачал головой — не в состоянии не только есть, но даже понюхать.
— Так нельзя, малыш, ты должен есть, не то с тебя штаны начнут спадать. — Впрочем, он не стал настаивать, и последний ломтик тоже исчез в его пасти, ибо у него не рот, а самая настоящая пасть. Свинья и та вела бы себя за едой приличнее. Под конец он сделал несколько глотков из той же бутылки, вынутой из-за шкафчика.
Я прислушался к однообразному цоканью копыт по асфальту — больше слушать было нечего. И все же снаружи гораздо интересней, чем здесь. Я спросил человека с дубленым лицом, нельзя ли мне ехать на козлах рядом с Юлом.
— Конечно, малыш, — рассеянно пробурчал он. Видно, ему было все равно, останусь я с ним или полезу к Юлу.
Сказано — сделано. Я мигом выбрался из душной клетки и примостился рядом с Юлом на козлах.
— А, Пятачок! — приветствовал он меня. Юл по-прежнему упорно величал меня Пятачком — очевидно, не хотел иметь дело с мальчиком, у которого лошадиное имя. Мне же захотелось рассказать ему о лошади нашего молочника. И я не замедлил сделать это.
— В самом деле? — весело удивился он и засмеялся. — Но та лошадь, верно, никогда не падала замертво в оглоблях?
Что правда, то правда, об этом я не подумал. Я пристыженно опустил голову, а Юл прищелкнул языком.
— До Гента еще далеко? — спросил я, чтобы перевести разговор на другое.
Юл указал кнутом на видневшуюся вдали колокольню.
— Это Синт Баавс.[31] Через полчаса будем в Генте.
Я посмотрел на Синт Баавс, который, казалось, был совсем близко. Но мы едем так медленно, что, наверное, никогда до него не доберемся.
— А где находится Бейлоке?
— Это я тебе потом объясню, когда мы приедем в город. Впрочем, найти ее совсем нетрудно. Это самая большая больница в Генте.
Наконец-то мне стало хоть что-то известно об этой таинственной Бейлоке. Оказывается, это больница! Я немного успокоился. В больнице с Верой ничего плохого не случится. Там она в надежных руках.
— А вы уверены, что ее отвезли именно туда? — Мне хотелось узнать обо всем поточнее.
— Неужели ты думаешь, что я буду водить тебя за нос? Мой брат разговаривал с фельдфебелем, и тот три раза повторил: «В Бейлоке, в Гент, в Бейлоке».
Ну, коли так, значит, все верно. Я уставился на рыжий хвост лошади. Неужели эта кляча не может бежать быстрее! Спустив ноги, я заболтал ими в воздухе — такое ощущение, будто у меня вообще нет ног. Конечно, было бы еще лучше, если бы сейчас рядышком сидела Вера и мы вместе весело болтали ногами. Бедная Вера… Надеюсь, она не умрет, ох, только бы она была жива! Это мое единственное желание. Но если она все же умрет, ее причислят к лику святых. Она ведь мученица, а все мученицы после смерти становятся святыми, некоторые, правда, блаженными, но большинство — святыми. И все станут называть ее святой Верой, замученной немцами, ее мучители будут вымаливать у нее заступничество и покровительство и ставить свечи, чтобы заручиться ее благоволением.
Так я фантазировал. Вера еще не умерла, а я уже представлял ее святой великомученицей со
