ощупывать стену своими чуткими пальцами художника и снова не напрасно: на этот раз он обнаружил в стене какое-то углубление, что-то вроде вертикальной зарубки. Вдвоём с Димчо они стали лихорадочно очищать и углублять её. Оказалось, что она поворачивает влево, потом уходит вверх, а потом поворачивает вправо, замыкая четырёхугольник. Тайник! Что же ещё? Конечно, тайник! Каменная плита, за ней полое пространство, а в нём оружие. Остаётся только выломать плиту — и всё!
Оба яростно заработали ножами, забыв про усталость, голод, время… Лезвия ножей всё глубже уходили в стену, щель становилась всё шире. Ещё немного, и…
Раздался шум, хлюпанье воды и шарканье чьих-то подошв по бетону… Разведчики замерли… Вслушивались. Шлёпанье становилось всё громче, отчётливее. Кто-то явно направлялся в их сторону!
'Погибну, но живым не дамся!' — подумал Майор, держа наготове нож, чтобы погибнуть так же, как погиб на этом самом месте другой командир боевого отряда — Симеон Бесстрашный. Фонарики выключили. Тьма разом поглотила всё вокруг.
Шлёпанье приближалось, стало слышно чьё-то тяжёлое дыхание, приглушённые голоса. И вдруг вдали за поворотом, яркий, как молния, блеснул луч света.
Наско задышал часто-часто: то ли от сырости, то ли от волнения ему вдруг нестерпимо захотелось чихнуть. Он зажал нос рукой, надулся, затаил дыхание. И почему-то именно в эту минуту пришло ему на память прочитанное в какой-то книге изречение: 'Пока дышу, надеюсь'.
Не удержавшись, он громко чихнул, и этот чих орудийным залпом прокатился по пустому каналу.
Тут произошло нечто в высшей степени странное: свет вдали мгновенно исчез, раздался испуганный возглас и торопливое, быстро удалявшееся шлёпанье чьих-то ног по воде.
Минуты две спустя вновь наступила гробовая тишина. Ножи в руках разведчиков уже больше не дрожали. Первым нарушил молчание Майор, хоть голос его звучал глуховато:
— Ты зачем чихнул? Если б подпустить ближе, мы бы их взяли живьём.
Наско оставил этот вопрос без ответа…
Работать уже не хотелось. Прихватив свою находку, они устремились к выходу, то и дело озираясь по сторонам и прислушиваясь. Однако обратный путь обошёлся без всяких неожиданностей. Наско в нескольких местах поставил возле вопросительных знаков по восклицательному.
Они долго прохаживались под дождём, чтобы смыть с себя приставшую грязь, и обсуждали, как быть дальше. Спору нет, после сегодняшнего происшествия совершенно необходимо поставить обо всём в известность сержанта Марко. Нет сомнения, что там, в канале, скрываются агенты империалистической разведки. Но разговор с сержантом лучше отложить до завтра, потому что сейчас предстояло провести первое испытание рации.
Вечером, вернувшись домой, Наско первым делом полез в словарь иностранных слов, чтобы узнать, что означает 'Dum spiro, spero'. И чуть не подскочил от изумления: да ведь это… это были те самые слова, что пришли ему на ум в тот тревожный миг, когда на горизонте появились бандиты с фонариком, а ему нестерпимо захотелось чихнуть. Честное слово! 'Пока дышу, надеюсь'.
10. САША КОБАЛЬТОВЫЙ КУЛАК — ПРИЧИНА СЕМЕЙНЫХ РАЗДОРОВ
На другое утро, когда мама разбудила Сашу — пора было в школу, — он лениво потянулся и сказал:
— Дай поспать, мне больше в школу не надо. Его одежда, грязная, мятая, валялась на стуле, взъерошенная голова была вся в песке и в извёстке.
— Вставай, сынок, вставай! — стала ласково уговаривать мама, думая, что мальчик просто капризничает. — Вставай, опоздаешь!
— Да я правда больше в школу ходить не буду, — упрямо твердил он. — Меня вчера классная руководительница выгнала.
Мама заахала, заохала, и Саше пришлось ей всё рассказать, утаив, разумеется, истинную причину, не позволяющую ему стричься. Не выбалтывать же в самом деле такие тайны!
Мама всё же уговорила его встать и позавтракать. Отец пил на кухне чай. Он очень удивился, что сын дома, да ещё в таком виде: башмаки нечищены, штаны заляпаны грязью.
— Ты почему не в школе? — спросил он.
— Он больше в школу не ходит, — робко сообщила мама.
— Не ходит? Это почему же? — нахмурился папа.
— Потому что не хочет стричься, — сказала мама таким тоном, как будто это совершенно естественно.
— А отчего, позвольте узнать, он не хочет стричься? — неумолимо продолжал допрашивать папа. На этот вопрос Саша ответил сам:
— Я свободный человек.
Папа побагровел, сжал челюсти, поднялся со стула. По всему было видно, что он очень сердит.
— Я тебе покажу, какой ты 'свободный'! — процедил он сквозь зубы. — Марш в парикмахерскую!
— Не пойду! — буркнул Саша. Папа угрожающе шагнул к нему, но мама заслонила сына.
— Что ты! Что ты! — воскликнула она. — Мы обязаны уважать волю ребёнка…
Тут следует в скобках сказать несколько слов о педагогических принципах Сашиных родителей. Папа полагает, что детей следует воспитывать в строгости, иной раз не мешает и поколотить, а мама придерживается диаметрально противоположной точки зрения. И поскольку папа работает большим начальником в одном институте и у него нет времени заниматься сыном, то это делает мама, которая гораздо свободнее, хотя она тоже служит — в музее. С того дня как Саша появился на свет, мама его непрерывно балует, исполняет малейшие прихоти, называет деточкой и прощает все провинности. Не случайно он такой норовистый, упрямый и любит покомандовать. Не случайно он был вожаком Отряда динамичных, причём этот отряд одно время стал походить на шайку разбойников… Само собой разумеется, став династронавтом, Саша переменился, привык к дисциплине, почувствовал интерес к науке и книжкам и в настоящее время, как нам известно, усиленно изучает язык племени банту, чтобы поехать в Южную Африку. Мы знаем также, что на этот раз его упорство вызвано вовсе не каким-нибудь капризом, и поэтому воздержимся от упрёков.
Но папа ничего этого не знал и поэтому повернулся к Саше, окинул его с ног до головы грозным взглядом и сказал:
— Вот, полюбуйтесь па него! Ведь, кажется, уже в пятом классе, а умываться не умывается, никогда не притронется щёткой к своим вещам, ногти длиннее, чем у бабы-яги, волосы как у пещерного человека… И всё потому, что надо 'уважать волю ребёнка'!..
Саша чуть не ревел от обиды. Ну как сказать родителям правду? Им не понять. Лучше пускай считают его лодырем и хулиганом, чем выболтать тайну интербригад!
Отец взялся за шляпу и на прощание гневно крикнул:
— Ладно, как хочешь! Бросай школу, оставайся неучем!
Хлопнул дверью и ушёл.
Саша и мама долго сидели молча. Саша угрюмо уставился в пол. Он думал о том, что после этого скандала дома оставаться незачем. Он укатит в Южную Африку и никогда не вернётся сюда, посвятит всю свою жизнь делу освобождения колониальных народов… Левский тоже никаких университетов не кончал, а стал народным героем!
Он ласково погладил маму по голове.
— Не горюй, мамочка, — сказал он, — я буду учиться заочно, и тебе не придётся за меня краснеть.
— Хорошо, деточка, хорошо, — улыбнулась мама сквозь слезы. — Но я всё-таки попрошу классную руководительницу, чтобы она тебя простила и разрешила вернуться в класс.
Однако учительница была непреклонна: пока Саша не подстрижётся, школы ему не видать. Таким образом, командир Второй Африканской бригады за пятнадцать дней до окончания учебного года и за три недели до отъезда в Южную Африку оказался за порогом школы.
