— Мне нужно было бы знать, как связаться с вами, когда вы покинете свою гостиницу.
Я собирался как можно скорее залечь на дно, но не представлял, в каком я окажусь убежище, потому что не знал ни одного из них, да и в любом случае неосмотрительно давать номер телефона своего потаенного укрытия незнакомому человеку, пусть даже он и спас тебе жизнь. Но сгодится и временный номер.
— Как я могу выйти на связь с вами? — спросил я ее.
— Запишите ваш новый номер и вложите в конверт, на котором напишите мое имя — Сайако. И оставьте его на хранение в Сингапурском банке. — Не рассчитывайте, — тихо добавила она, — что я туда приду. Я буду звонить.
Кое-какие правила конспирации она знала.
— Так я и сделаю, — ответил я ей.
— Очень хорошо. А теперь прошу вас, выслушайте меня, мистер Джордан. Маниф Кишнар вылетит из Бангкока послезавтра, то есть в среду. Я выясню, куда он направится, и постараюсь сообщить вам все, что мне удастся узнать. Но, пожалуйста, верьте мне, что вы должны как можно бдительнее охранять свою жизнь. Когда этот человек решает убить кого-то, осечек у него не бывает. Никогда.
Учтено.
13. Забальоне
…И еще бульон.
— Не добавить ли чеснока?
— Для меня достаточно. Просто восхитительно.
— Я не думала, что ты придешь.
— Почему?
Она подцепила на вилку несколько спагетти.
— Господи, как мне всегда нравилось уплетать за обе щеки. Да потому, что на другой день в посольстве ты устроил мне допрос третьей степени.
В тот день я бы даже собственной матери не доверился.
День, когда разбился самолет.
— Да, теперь я тебя понимаю, но для этого потребовалось какое-то время. А тогда я была просто вне себя.
— Но ты даже не подала виду.
— Слава Богу, по крайней мере, для меня, твоя мать еще жива?
— Что? Ах, это… Нет.
— А отец?
— Нет.
— Я так и думала. — И она в упор уставилась на меня своими серо-голубыми глазами. — У тебя сиротский вид.
Ну что ты на это скажешь?
Поднятые жалюзи пропускали последние отсветы дневного солнца; я мог бы попросить опустить их, но еще слишком рано. Этим вечером Кэти была какая-то нервная, что сказывалось в ее поведении: в легких непроизвольных движениях, которыми она привычным для меня образом поднимала худенькие плечи и коротким рывком вскидывала голову, когда хотела о чем-то умолчать; руки беспомощно взлетали в воздух, когда она не могла найти нужных слов. И все же она видела, что я ей снова доверяю.
— Ты потерял их еще в молодости? Мать, отец…
— Не помню.
Она коротко хмыкнула.
— Как в все свое прошлое. Извини. На другой стороне улицы что-то хлопнуло; заметив мою реакцию, она тихо спросила:
— Мартин, неужели тебе нравится такая жизнь?
— Я отнюдь не страдаю паранойей, но просто слишком многие стараются добраться до меня. — Она не сочла это смешным.
Я налил ей еще вина.
— И ты уверен, что это никому не удастся?
— Во всяком случае, пока.
— Здесь ты в безопасности, дорогой. — И тут же добавила: — Не так ли? — Повернувшись, она выглянула в окно.
— Я бы и близко к тебе не подошел, если бы сомневался.
— Не хотелось бы вызывать огонь на себя.
— Могу заверить тебя, что этого не произойдет. Прежде чем позвонить в колокольчик внизу, я провел не меньше часа, минуя улицу за улицей, переходя от дома к дому, растворяясь в толпе и возникая снова, пока не убедился, что совершенно чист. Что удивило меня; я-то был уверен, что соглядатаи вцепились в меня как клещи и мне придется потратить уйму времени, чтобы избавиться от них, после чего придется звонить к ней и извиняться за опоздание. Но таким образом я получил хоть относительное представление о Шоде: единственное, что она умела делать — это убивать и подавлять всякую возможность сопротивления. Женщины, которых она натравливала на жертву, более чем хорошо подходили для такой задачи, но только если они четко видели цель, ибо выслеживать ее в поле по-настоящему они явно не умели. В тот день, когда мы с Кэти сидели за ленчем в “Эмпресс-плейс”, они должны были засечь и ее, выяснить, где она работает, и висеть на ней день и ночь, исходя из предположения, что рано или поздно она опять встретиться со мной. То азы слежки.
У Сайако был совершенно иной подход.
— Ты довольно часто бываешь в таиландском посольстве, не так ли?
Кэти посмотрела мне в глаза.
— Мы поддерживаем с ними связь. А что?
— Ты говорила там обо мне?
— Я не занимаюсь сплетнями.
— Знаю. Но не стоит предполагать, что, если я работаю с ними, они настолько мне доверяют, что не пустили кого-нибудь за мной по следу.
Это было довольно правдоподобное предположение.
Ее рюмка застыла на полпути к губам.
— Это имеет значение, не так ли?
— Более чем.
— Хорошо. — Она поставила рюмку, и ее тонкие, без колец, пальцы скользнули по стопу к моей руке. — Ты можешь полностью доверять мне.
Так ли? Я не был в этом полностью уверен.
— Не думаю, что ты сознательно хочешь причинить мне какие-то неприятности.
Она резко отдернула руку, и я увидел, что у нее повлажнели глаза.
— Ну, ты и сукин сын, — бросила она. — А я еще из кожи вон лезу ради тебя.
— Понять не могу, почему.
— Потому что ты — это ты. — Она резко отодвинула тарелку и несколько минут не глядела на меня, стараясь, как мне показалось, перебороть вспышку гнева.
Может быть, ей просто не хватает мужика. Четыре месяца в разводе, в постели он был “просто потрясающ” и так далее… нет, не может все-таки леди уцепиться за первого встречного мужика, слишком она для этого горда, слишком ранима — мол, да плевать мне на всех, я их просто ненавижу.
Зазвонил телефон, и, встав, она сняла трубку. Я же осмотрел небольшую, но уютную квартирку: мебели в ней было немного — несколько бамбуковых стульев, шезлонг, стереоустановка, хрупкая этажерка с китайской вазой, тканый шелковый ковер; половину занимали полки с книгами, большинство в мягких обложках, и растрепанный вид многих из них говорил, что их неоднократно перечитывают.
— Нет, сейчас я не могу, — бросила она в трубку; Кэти стояла, прислонившись к стене и выгнув спину; в полосе света, падавшего из окна, она изучала ногти правой руки. — Слушай, позвони Холли, узнай, может ли она взяться — как правило, она жутко любит помогать. А я переговорю с ней утром.
