принявшие меня ветви, на которых я и повис, ничего не ощущая под ногами, ничего, кроме пустоты, а затем шелест ломающейся растительности, скольжения вниз, удар о землю; подогнув ноги, я сложился в комок и, едва придя в себя, сразу же стал работать мачете, потому что должен был сразу же обрести свободу действий, не медля ни секунды.
Освободившись, я застыл, прислушиваясь.
Меня охватил сырой запах; высокие шнурованные летные, ботинки по щиколотку погрузились в густой подлесок джунглей; пахло плесенью.
Стояла полная тишина, которую нарушали лишь какие-то далекие звуки, но они тут же растворялись в отдалении. Я не шевелился, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте. Над головой вились лианы, перекрывая клочок неба и бросая причудливые тени от лунного света; кто-то неподалеку шевелился, этот легкий шелест то пропадал, то возникал снова — внезапно раздался резкий треск, когда окончательно сломалась надломленная ветка и рухнула, шелестя листвой.
Вокруг стояла не просто темнота, а что-то более непроглядное: лунный свет, проникая сквозь проемы листвы, падал на густую растительность, дробясь мозаикой черного и белого, к которой ничего нельзя было определить. Я знал лишь, в каков стороне находилось строение, и это было все; если меня подстерегали проволочные ловушки, я не мог бы избежать их; о появлении собак мог бы сказать только их лай.
Ритмичный шорох по соседству прекратился. Змея нападает, только если я представляю для нее угрозу или окажусь рядом с кладкой; если этот шорох говорит о присутствии змеи, она вот-вот нападет на меня. Я отчетливо представил ее; вот она подтягивает кольцами свое длинное струящееся тело, вот приподнимает плоскую головку, ориентируясь на исходящее от меня тепло. Вдали не слышно никаких звуков, а только те, что раздавались рядом со мной, легкие и осторожные, конец которым положил испуганный взвизг какого-то небольшого создания, павшего жертвой хищника.
Подождав еще несколько минут, я отстегнул парашют и, оставив его на земле, отошел в сторону, спотыкаясь о лианы. Точно прикинуть расстояние я не мог, но если джунгли столь же густы повсюду, то мне потребуется весь остаток ночи, чтобы одолеть эти полмили до радиостанции, и двигаться мне придется в полной тишине. Сейчас было 01.09, через четыре часа Луна зайдет, и под гущей листвы воцарится полная тьма, нарушаемая только сиянием Сириуса, если ему удастся пробиться сквозь редкие проемы лиственной крыши. Я мог бы остаться здесь, выспаться и как-то акклиматизироваться к обстановке, но тут сыро, душно и придется все время быть настороже; кроме того, днем собаки могут выйти на охоту, и, если ветер будет от меня, они сразу же учуют мой запах. Или же я могу двинуться в путь тотчас же и постараться добраться до здания с первыми же лучами рассвета. Я решал, что так будет лучше всего, и какая бы ни была темнота, пусть будет, что будет.
Было как раз около трех часов, когда я увидел мачту, торчащую среди листвы, и прикинул, что сейчас меня отделяет от нее триста-четыреста ярдов. Тишина уже не была такой же всепоглощающей, хотя из здания не доносилось ни звука; беспорядочная симфония, которую я слышал вокруг себя, была лишь ночной жизнью джунглей. Час назад до меня донеслось хриплое грозное мяуканье какой-то большой кошки, может и тигра, которое растворилось в отдалении, милях в двух, может, в трех. Я слышал звуки не менее дюжины удачных охот, одна из которых состоялась совсем рядом, и ее яростные вопли в ночи заставили меня содрогнуться, когда донесся сырой солоноватый запах крови, а затем шорох листвы, когда хищник уносил в чащу свою добычу.
Ближе к рассвету стали раздаваться уже другие звуки, я стал ощущать запахи земли и листвы, и в слабом свете увидел очертания пса, который, застыв на мгновение, бросился на меня с прижатыми ушами и с оскаленными клыками.
19. Полковник Чоу
Бассай.
Из расщелин стен тянулись побеги джунглей.
Миги гедан баран — и тут же хидари, тройной блок, поставленный с неуловимой быстротой.
По дальней стене бесшумно пробежала крыса.
Я все еще стоял на коленях.
Миги шуто чудан юки — хлещущее, как взмах меча, движение ладони.
Ровное дыхание сменилось резким выдохом.
Завершающее рубящее движение руки, хидари.
Кияу.
Он поклонился и увидел меня.
Молчание.
Не поднимаясь с колен, я вернул ему “рей”, не только из уважения к его званию, но давая понять, что, открывая шею, соперник готов принять смерть от его руки, но надеется на жизнь.
— Ос!
Когда я снова поднял глаза, он не шевельнулся.
Он находился в самом центре некогда большой комнаты, почти полностью пустой, с земляным полом, с выщербленными стенами, которые оплетали лианы и другие растения; джунгли медленно, но уверенно завоевывали это место, хотя я видел, что с ними постоянно боролись, расчищая стены.
Он был чуть выше среднего роста, но не намного; “га” его поношено и залатано, но чистое; ноги же его, конечно, были босы. Его единственный глаз в упор смотрел на меня. На месте другого глаза ужасающий шрам, который шел почти через все лицо — клинок пересек его по диагонали, жестоко изуродовав. Губы остались нетронутыми, но рот представлял собой лишь узкую жесткую линию, которая говорила о предельном цинизме — или же ненависти или враждебности: рот, в отличие от глаз, не может скрыть этих черт.
Глаз его смотрел на меня с выражением, которое бывает у зверя, когда он внезапно обнаруживает рядом присутствие другого существа, более мелкого, которое не представляет собой опасности и легко может стать добычей. Из-за этого выражения по спине у меня пробежал холодок, и я едва не потерял присутствие духа. Ты ничто, пустое место, говорил он мне, человеку. Кроме того, было какое-то сходство между лицом этого человека и головой той собаки, потому что, когда пес бросился на меня, я успел пустить в ход мачете, раскроив ему череп.
Слабый свет восходящего солнца пробился сквозь щель в стене, и у ног этого человека еще клубилось легкое облачко пыли, брызнувшей из-под его ступней во время последней ката, после бассаи. Здесь пахло сыростью и плесенью джунглей, смесью пищи для животных, свежей крови и давленых листьев. От лучей поднимающегося солнца тень полковника Чоу вытянулась вправо по земляному попу, а тень от его головы легла на белую стену.
Я ждал, все еще не поднимаясь с колен. Больше ничего не оставалось делать.
Должно быть, бомбы разнесли всю остальную часть здания, а затем тут занялся пожар. Одна стена исчезла полностью, и помещения с той стороны были завалены обвалившимися стропилами, кучами штукатурки и щебенки. Покрытие пола тут, должно быть, выгорело дотла, но он расчистил груду пепла и золы, выкинув их в джунгли, и тщательно вычистил комнату, в которой не осталось и следов пожара. Он также раздобыл известку и побелил частично стены, на которых остались следы от пожара. Крыша из покоробившегося и проржавевшегося железа пока была на месте. Дверь, через которую я вошел, осталась открытой у меня за спиной и…
— Queetes vous?
Звук его голоса царапнул по моим нервам.
— Un ami, Sempai.
Этими словами я дал понять, что знаю его звание. Я мог бы сказать “го-дан”.
— Vous etes arrive comment?
— По воздуху, — ответил я.
— En francais.
Мне пришлось перейти на французский, поскольку на этом языке со мной заговорили.
— Ночной прыжок, — добавил я.
— Когда?
— Незадолго до полуночи, полковник.
Он все еще не шевелился, что явилось для меня неожиданностью. Его “ката” при всей ее мягкости
