от смерти, грани между…
— Доктор Хавкин! Она здесь?
Резко повернувшись, я увидел их у лампы — медсестру и темнокожего врача, а затем другого, который с развевающимися полами халата спешил к ним…
— С ней все в порядке, доктор, но я подумала, что вам стоило подойти.
— Она в сознании?
— Да, она сидит.
— Тогда не беспокойтесь.
Голоса стихли вдали, хлопнула дверь.
Напряжение спало, и я весь покрылся потом, организм с трудом приходил в себя, стараясь обрести равновесие, и меня мучила отчаянная жажда. Я торопливо двинулся к веранде, ноги буквально несли меня вперед, мышцы, отходя от напряжения, буквально молили о движении. Ближайший кран с водой был в туалете в блоке “С”, и. я направился туда, миновав вращающуюся дверь — и дальше вниз по коридору к двери с надписью “Для мужчин”. Обычно в туалете оставляли свет на всю ночь, но здесь… О, Господи…
26. Кишнар
Мы застыли на месте.
И ждали.
Войдя внутрь и обнаружив, что тут темно, я автоматически повернулся к выключателю и оказался к нему спиной; я услышал легкое шуршание материи, когда он, вскинув руки, опускал их мне на голову перед лицом, зажав в разведенных руках рояльную струну, и в эту секунду время почти остановилось, и я успел вскинуть правую руку движением “йодан учи юки” — словно я провел ее сквозь воду, сквозь спокойную гладь воды: предплечье наткнулось на жесткую струну, и я почувствовал силу, с которой он натягивал ее обеими руками — и мы застыли на месте.
После его нападения прошло не больше полсекунды, и теперь обоим нам было нужно время, хоть несколько десятых секунды — для решения. Рояльная струна, натянутая им, превратилась в жесткую линию, к если бы она легла мне на горло, то прорезала бы кожу, щитовидной хрящ, яремную вену и сонную артерию, после чего ему осталось бы лишь отступить назад, чтобы не забрызгаться кровью, а затем спокойно покинуть место происшествия, как он, я предполагаю, уже делал много раз.
“Он никогда не терпел неудачи. Никогда.”
Слова Сайако.
Стояла мертвая тишина, и лишь капли, падающие в одну из раковин, звучали своеобразным аккомпанементом нашего уединения. Для нас обоих ситуация складывалось не лучшим образом. Ясно было, что, скорее всего, его ждали на погруженном, во тьму газоне. А он… да, он знал свое. дело, может быть, был даже чересчур самоуверен и не сомневался в успехе, возможно, потому никогда не терпел поражения; но Марико Шода подчеркнуто нацелила его на меня, бросив по моим следам команду головорезов, которые должны были загнать меня в угол и подготовить к встрече с Кишнаром, после чего тому оставалось лишь сделать свой ход. Эта подготовка должна была сказать ему и то, что я не принадлежу к числу прочих агентов, теряющихся в ближнем бою, поэтому он и дал мне возможность раскручивать хитросплетения шарады на горячем ночном воздухе, который должен был вызвать у меня жажду. И не приди я сюда, он бы долгие ночные часы выслеживал меня с терпением прирожденного охотника, который знает, что время ничего не значит, когда предстоит нанести единственный смертельный удар.
Он сделал движение, и я сразу отреагировал на него.
Не подлежало сомнению, что я попался в расставленную им ловушку; но пока мне удалось остаться в живых. С этой точки зрения он оказался не в лучшем положении и, вполне возможно, что он впервые не почувствовал под стальной струной, которую опустил на голову жертвы, содрогание горла.
Стоило ему шевельнуться, и я тут же отреагировал.
Ясно было, что я подставился, и он загнал меня в угол; но я пока еще жив.
Он опять сделал движение, на которое я тут же ответил, и у него вырвался глухой хрип от напряжения, — он хотел, упираясь коленом мне в спину, опрокинуть навзничь, но у него ничего не получилось, ибо именно этого я и ждал: будь я на его месте, именно так и сделал бы. Хрип вырвался потому, что я использовал напряжение его же рук, державших струну, и, откинув голову назад, резко ударил головой в лицо, но так и не понял, удалось ли мне ошеломить его: на затылке нет нервных окончаний, которые дали бы мне знать об этом.
Как-то на Бали мне удалось увидеть двух игуан, примерно одного размера, которые застыли на месте, вцепившись друг в друга зубами; и не меньше минуты он стоял на месте, застыв, как рептилия, дожидаясь, пока один из нас не рванется отчаянным усилием мышц — хвост оторван, два существа сцепились в отчаянной схватке, пока одно из них окончательно не обессилит.
Он не относился к числу крупных мужчин, чего я от него и не ждал; но можно было догадаться, как он силен и подвижен. От него пахло каким-то маслом: то ли смазал им себе волосы, то ли умаслил тело перед торжественным ритуалом, для которого он и был сюда вызван; масло слегка отдавало горечью миндаля. В нем не было привкуса оружейной смазки: он не пользовался огнестрельным оружием.
Капли падали в раковину, и меня сжигала жажда. Переждав еще секунду-другую, я изогнулся и попытался ребром ступни нанести ему удар по голени, но он подался назад, так что я вскинул ногу пяткой кверху, целясь ему в мошонку, но не почувствовал соприкосновения с целью — ожидание кончилось; я нанес удар локтем, у него вырвалось болезненное шипение, и натяжение проволоки чуть ослабло, но он рванул ее еще с большей силой, так, что струна врезалась мне в предплечье, прорезав его чуть ли не до кости и едва ли не задев нерв, отчего перед глазами на мгновение вспыхнула слепящая вспышка боли, от которой я едва не ослеп, хотя тут так и так не на что было смотреть — смутные очертания раковин и унитазов, вот и все, что нас окружало; после того, как дверь захлопнулась, в помещение свет проникал лишь через маленькое оконце наверху.
Мне надо было понадежнее укрепиться на полу и обрести равновесие; перенося вес тела, я почувствовал под ногой что-то небольшое и плоское — его ступня, как я прикинул: еще до того, как я вошел в туалет, он скинул обувь, потому что этого требовали правила ритуала. Я снова обрел равновесие, но он напрягся и заставил меня склониться сначала в одну сторону, а потом в другую, и мы оба закружились в танце смерти, все быстрее и быстрее, понимая, что если кто-то из нас потеряет равновесие, то больше уже не восстановит его. Обеими руками он продолжал держать натянутую струну, но никак не мог пустить ее в ход; моя правая рука, по-прежнему зажатая между горлом и струной, мешала ему прикончить меня, но я не мог пустить ее в ход для удара, поскольку глубокий разрез практически парализовал ее, так что, продолжая кружиться на месте, левым локтем я нанес несколько резких сильных ударов, которые, попав в цель, заставили его согнуться. Пока еще оба мы стояли на ногах и ни у кого не было перевеса, но этот dance macabre продолжался, пока, наконец, я не рискнул на рывок, и мой расчет оказался верен — он повис на мне и повалился на бок, увлекая меня за собой; он во что-то врезался плечом, а моя правая нога мгновенно нашла точку опоры, что позволило мне со всей силой рвануться от него, но он по-прежнему цеплялся за струну, не ослабляя ее натяжения, и когда он рухнул, то повлек за собой и меня, поскольку струна была в моём правом предплечье, и я услышал его стон и звон разбившегося зеркала, осколки которого усыпали пол, куда мы и свалились, стянутые струной.
На меня навалилась отчаянная усталость, и мне не понравились звуки, которые дошли до моего слуха, потому что я не знал, кто источник этих стонов — сознание стало меркнуть, опасное облачко заволокло мозг, и какое-то странное горячее дыхание опалило мое лицо, словно в него дышал дракон. Мы, словно пьяницы, валялись на полу среди зеркальных осколков, или как любовники, приникнув друг к другу, и каждый из вас был на краю гибели и понимал это, а стоны…
Все остановилось. Когда мы падали, я нанес жесткий сухой удар свободной рукой.
Не знаю, что у него сейчас крутилось в мозгу, о чем он сейчас думал. Мы лежали голова к голове. У меня в мозгу неустанно крутились мысли, нейроны сплетались и вспыхивали, обмениваясь информацией, плыли какие-то образы и представления, и я был словно отделен от своего тела, которое было подчинено одному отчаянному стремлению — выстоять и выжить.
Кто ты, Кишнар, где ты рожден, сколько тебе лет, брат мой по волчьей шкуре, лицо твое, голову, руки и ноги создали ветры и почва этой земли, и вот, наконец, причудливые наши судьбы свели нас воедино, и мы