позвонили по такому-то номеру — ни на что не обращать внимания, а просто пойти и позвонить немедленно, сказать, чтобы немедленно приезжали, меня зовут Джордан, ради Бога, не стоите же, как вкопанный, а идите и звоните.
— Не шевелитесь, пожалуйста, — это сестра. Она наморщила свой чистый юный лобик, лицо ее блестело от испарины; вспомнив все, что тут произошло, я повернул голову и увидел, как он лежит тут, Кишнар, мой брат по крови и сам залитый кровью, которая тут была повсюду.
— Но мы обязаны позвонить в полицию, разве вы нет понимаете? Здесь произошло…
— Звоните, если хотите, а завтра утром на первой странице “Таймс” будет расписана вся эта история. Или ее уволите в полицию, и я гарантирую вам, что никто ничего не узнает. Так что выбирайте.
Я разглядел главного администратора больницы, Кулвера, мне довелось с ним встретиться, когда меня регистрировали как пациента. Он был просто растерян, и его можно было понять: к самоубийцам они еще привыкли, но тут произошло нечто совсем другое.
— Если бы я убедился, что у вас есть право…
— Слушайте, идите и позвоните Британскому Верховному Комиссару — он вам даст полный отчет. А тем временем, никого сюда не пускайте.
Голова немного болела. Я ударился ею, когда мы катались по полу.
— А это что такое? — спросил чей-то голос.
— Дайте-ка сюда, — резко приказал Пепперидж. Рояльная струна, оба конца которой залиты резиновым покрытием. Он смотал ее и сунул в карман.
— Болит?
— Что?
— Рука болит? — Это медсестра.
— Нет.
— Где-нибудь болит?
— Нет. Вы очень симпатичная.
— О! — Ротик у нее округлился от удивления, а потом на ее личике расплылась улыбка, которая согрела мне душу. Позади остались тяжелые, нервные двадцать четыре часа, начавшиеся с того момента, когда прошлым вечером я понял, что нужно делать. И теперь все самое неприятное и грязное осталось позади.
— С тобой все в порядке?
Надо мной внезапно склонился Пепперидж.
— Да.
— Теперь ждать осталось немного. Скорая помощь уже едет.
— Она мне не нужна. Я и сам могу…
— Нет, нужна. — Он снова выпрямился. — Да закроите же двери!
К правой руке стала возвращаться чувствительность, и в этом месте, где ее прорезала струна, запульсировала боль; левое бедро распухло чуть ли не вдвое; он успел-таки нанести несколько ударов по нему прежде, чем я справился с ним; левая рука, что держала осколок, была так располосована, что пришлось наложить несколько швов. Я с трудом отходил от шока и потрясения, но двигаться, скорее всего, уже мог, в чем Пепперидж не сомневался; скорая помощь нужна была из соображений безопасности. Эта шайка знала, что Кишнар отравился в клинику в поисках меня, и они ожидали, что мое тело вынесут на носилках, что Пепперидж и организовал: он не хотел, чтобы все происшедшее тут стало известно слишком рано, и мы должны были незамеченными добраться до нового укрытия.
Кто-то постучал в двери.
Приоткрыв их не больше чем на дюйм, Пепперидж выглянул и распахнул створки.
— Отлично… этот человек здесь.
Когда меня выносили, я был укрыт с головой. Сквозь легкую ткань пробивался свет.
— Под ней тебе будет жарковато, старина, но терпеть осталось недолго. С тобой все в порядке?
Я сказал, что да.
В салоне скорой помощи он сдернул с меня простыню и уселся на боковом сиденье, откинувшись к стене. Тут больше никого не было. В слабом свете лампочки под потолком он выглядел осунувшимся, хотя в его желтоватых глазах порой вспыхивали искорки.
— Пить хочешь?
— Да.
Он дал мне пластиковую бутылку с охлажденной водой.
— Не мог дождаться, — сказал я, оторвавшись от нее.
— Чего?
— Вымотало ожидание.
Он подумал над моими словами.
— Ах, да. Кишнара.
— Да. Это был только вопрос времени, когда он найдет меня, так что я решил, что лучше всего просто пригласить его к себе.
— Ты руководствовался только этим?
— Нет. Я решил довести Шоду до предела раздражения.
— Ты снова попал в ее самое слабое место.
— Да.
— Ты, конечно, прав. Теперь мы сможем справиться с заданием. И это главное. Ты не только избавился от Кишнара как от постоянной угрозы, но и, в сущности, использовал его как орудие своего замысла. Как оружие. Что может стать поворотным пунктом в деле.
Я заерзал на подушке, пытаясь приподняться, но он остановил меня.
— Расслабься. Тебе еще понадобятся силы. Он не сказал, для чего, а я не стал спрашивать.
— Дело в том, — сказал я ему, — что я должен был заставить его явиться в клинику.
— Я знаю.
Конечно, он знал. Выйди я на улицу ночью, дождись Кишнара и прикончи я его, команда головорезов тут же пришибла бы меня — финиш.
— Я должен извиниться перед тобой.
— За что?
— Я держал тебя в неведении, а теперь еще потеряли это, укрытие.
— Ах, это. — Он смотрел в сторону, и я не видел ни его глаз, ни их выражения; затем, повернув голову, он положил руку мне на плечо. — Не беспокойся, старина. Я знал, что ты поступишь именно так.
— Слишком изысканно, — сказал я. — Мне прямо не по себе.
Мы оказались в огромной гостиной, обставленной в викторианском стиле — выцветший красный плюш, позолоченные канделябры, тканые обои, обилие маленьких круглых металлических столиков и стульев, вокруг них нечто вроде сцены для танцев; свет падал из-под розовых абажуров, но воздух тут был душный и застоявшийся.
— Сюда? — удивился я.
— Не беспокойся, старина. Все схвачено. Почему бы нам не присесть?
— Это что, ночной клуб?
— Был им. Владелец не смог перестроить его в соответствии с новыми противопожарными правилами, провести водопровод и все такое, так что он временно закрыт. — Он чуть заметно усмехнулся. — И мы сняли его. Как ты себя чувствуешь?
— В легкой подавленности. — Я опустился на красную бархатную кушетку.
— Из-за Кишнара?
— Да.
Он кивнул, сплетя тонкие кисти рук, и уставился в пол.
— О мертвых ничего, кроме…
Не думаю, чтобы это было смешно. Я знал, что этот подонок пришел за моей жизнью, и я знал, что у него был приказ — отрезать мне голову и доставить ее Шоде — “а вы знаете, что мы нашли в туалете пустую картонную коробку с пластиковым мешком внутри?” — и я знал, что его не посещали никакие
