говорит, под силу мертвых оживлять? Известно, кому – мне! И кто я, стало быть, таков? А? То-то! Я вас, смерды неразумные…
А сам-то загодя купца или боярина, какого побогаче, приглядит, зелье свое ему внутримышечно впрыснет и ну куражиться! Тот, безвольный да безответный, всю свою казну в его подвалы перетаскает, хоромы свои подожжет и сам в колдовскую машину ляжет, чтоб она, проклятая, память ему стерла. А колдун тем временем его родню охмуряет, которая к нему за советом пришла. Лежит, говорит, ваш добрый молодец во сыром бору, не шевелится, а в груди у него – меч булатный да стрела каленая. Можно, говорит, его оживить, да только труды мои больших денег стоят, потому как святое мое учение развивать надобно. И еще, говорит, покойничек ваш, когда оживет, все как есть позабудет – и вас позабудет, и себя, и вообще все на свете. Не взыщите, говорит, потому как это – законы физики, и я их покуда не превозмог. Он ведь, покойничек-то, строго говоря, не оживет, а вроде как заново родится, только взрослым уже. Откуда же у него, новорожденного, памяти-то взяться?
Ну и вот, родня с себя последнюю рубашку снимет и ему отдает, потому что, с памятью или без, а отца или там мужа воротить все одно охота. А колдун денежки возьмет, бедолагу беспамятного из темницы в лесочек либо на свалку вывезет и говорит: готово, мол, ожил ваш покойничек, ищите его теперь! Ну а если ошибка какая выйдет, если у родственников денег нет или человек пропавший им не больно нужен, тогда у колдуна разговор короткий. Помнишь, матушка, Семичастного купца? Ну, который за рулем «мерседеса» от сердечного приступа помер? Вижу, что помнишь. Видно, никому не надо было, чтоб он оживал, вот колдун ему и помог окончательно угомониться. Такая вот сказочка. Как говорится, не любо – не слушай, а врать не мешай…
– Боже мой, – повторила Ирина. – Боже мой, какой мерзавец!
– Кто? – удивился Глеб.
Ирина отмахнулась от этого излишнего напоминания о конфиденциальности разговора.
– Да, – сказала она, – не думаю, что мне захочется пересказывать эту сказочку кому бы то ни было. Даже Нине.
– Особенно Нине, – поправил Глеб. – Сама подумай, зачем ей это знать? Она любит Максима, Максим любит ее, они вместе, они счастливы, а все остальное – шелуха. Было и быльем поросло.
– Да, – сказала Ирина, – наверное, ты прав. Хорошо, что его наконец арестовали. Ведь теперь все кончилось, правда?
– Надеюсь, – сказал Глеб, и Ирине очень не понравились прозвучавшие в этом ответе нотки неуверенности.
Глава 19
– Сволочь, – сказал генерал Потапчук, падая в кресло. Порывшись в кармане плаща, он вынул оттуда бутылку коньяка и брякнул ее на стол. – Открывай!
– Надеюсь, сволочь – не я? – сказал Глеб, с любопытством разглядывая своего непосредственного начальника. Федор Филиппович был взъерошен и непривычно зол, словно только что подрался на улице и еще не успел остыть.
– Не ты, – буркнул он и сейчас же поправился: – Не в данном случае.
– Покорнейше благодарю, – сказал Сиверов, внимательно осматривая горлышко бутылки.
– Не смотри, не смотри, – проворчал Федор Филиппович, заметив его манипуляции. – Коньяк не от Кушнерова.
– Как он, кстати, поживает? – поинтересовался Глеб, откупоривая бутылку. Рабочий день еще не закончился, но с начальством не спорят: сказано открывать, значит, надо открывать.
– Я же говорю: сволочь, – повторил Потапчук и принялся, не вставая, яростно выдираться из плаща. – Отказался от показаний. Никакого приказа убить вас с Барканом он от Грабовского не получал, а как в коньяк попало снотворное, понятия не имеет.
– Этого следовало ожидать, – сказал Сиверов и полез за рюмками. – Думаю, на него оказали давление. Да и без давления прийти к выводу, что свидетельствовать в суде против Грабовского вредно для здоровья, не так уж сложно.
Федор Филиппович проворчал что-то невразумительное, справился наконец с плащом и швырнул его на диван.
– Вообще, посадить Грабовского, не упоминая о проекте «Зомби», – это с самого начала была утопия, – продолжал Глеб, аккуратно разливая коньяк. – Пистолет у него зарегистрирован по всем правилам, и он из этого пистолета никого не убил. Даже ни разу не выстрелил. Каюсь, я в тот момент не сообразил, что надо дать ему такую возможность… Короче, дело развалилось?
– Закрыто и сдано в архив, – проворчал генерал и залпом выпил пододвинутую Сиверовым рюмку. – Грабовского поторопились выпустить, пока его сторонники не перебили в прокуратуре все стекла до единого.
Глеб посмотрел в окно. На улице снова выпал снег, на этот раз, кажется, не собиравшийся таять, и от этого в комнате было непривычно светло.
– Да, – сказал он, – в такую погоду с выбитыми стеклами много не наработаешь. Как же дела-то шить, когда пальцы мерзнут и иголку не держат? Вот вам и «не делай мученика»…
Федор Филиппович скривился, но промолчал. Некоторое время в комнате была слышна только негромкая скрипичная музыка, лившаяся из скрытых динамиков. Генерал смотрел в свою пустую рюмку; Сиверов немного полюбовался этим печальным зрелищем, а потом стал разглядывать эстамп, за которым пряталась бронированная дверца оружейного шкафчика. Там, за дверцей, хранилось много вещиц, с помощью которых можно было решить и гораздо более сложную проблему. Но Глеб был по-прежнему согласен с генералом: делать из Грабовского мученика, пострадавшего за правое дело, не хотелось. И что с того, что дело его в действительности вовсе не правое? Когда он будет убит, этого уже никому не докажешь. А крикунов, которые будут драть глотки на всех углах, восхваляя своего покойного кумира и обвиняя в его гибели не кого-нибудь, а именно спецслужбы, найдется с избытком – столько, что на всех никаких патронов не хватит. И ответить им будет нечего, потому что информация по проекту «Зомби», как и прежде, не подлежит разглашению.
– Не подлежит разглашению, – повторил он вслух.
– Что? – встрепенувшись, переспросил генерал.
– Я говорю, информация по проекту «Зомби» по-прежнему засекречена, верно?
– Ну, верно. Пропади она пропадом, эта секретность. Из-за нее такое ощущение, будто я пытаюсь плыть, держа в каждой руке по кирпичу.
– С кирпичами не надо плавать, – назидательно заявил Сиверов. – Если уж так вышло, что бросить эти кирпичи вы не можете, надо хорошенько оглядеться по сторонам: нет ли поблизости подходящей физиономии, по которой стоило бы вмазать?
– Довольно конструктивный подход, – похвалил Федор Филиппович. – Только я не совсем понимаю, к чему ты клонишь.
– Поймете, товарищ генерал, – пообещал Глеб, с энтузиазмом наливая по второй. – Обязательно поймете! Однажды одна умная пожилая женщина сказала мне: когда вода не помогает, огонь можно погасить огнем. Ну, знаете, как делают во время лесного пожара: отсекают делянку просекой и пускают огонь навстречу пожару. Я только теперь до конца понял, что она имела в виду, когда толковала про этот огонь. Будто знала, что наступит сегодняшний день… Давайте за нее выпьем, товарищ генерал! А еще за секретность, которая не только мешает жить, но иногда здорово помогает…
– Все равно я ничего не понял, – сказал Потапчук, выпив.
– Сейчас. – Глеб встал, снял со стены эстамп, открыл тяжелую стальную дверцу и, порывшись на полке, вернулся к столу. – Вот, – сказал он, показывая Федору Филипповичу стандартный шприц-тюбик из армейского комплекта радиационной и химической защиты.
– Это еще что такое?
– А вы как думаете?
