тот горячий, пыльный, сухой. Из-за табачного дыма нечем было дышать. Негромко звучало радио, передавали городские новости.
— А, вот и товарищ Ингрид! — приветствовал ее человек, сидевший во главе стола. — Достала?
— Разумеется! — Пришедшая вынула из сумки конверт и положила на стол. Потом села на свободный стул, открыла банку кока-колы и выпила залпом.
— А как парень?
— Порядок. Допрашивать уже некого.
— План задуман слишком сложно, риску много, — произнес кто-то. — Например, если дело до конца не довели бы, то парень на допросе мог расколоться. Чересчур замысловато, если всего-навсего требуется доставить конверт.
— Так распорядился Феликс, — резко возразил тот, что сидел во главе стола. — Обсуждению не подлежит. Ингрид эту проблему решила. Сработано блестяще.
Он взял конверт и осмотрел его.
— Чего ж они его не вскрыли, подонки? — Он внимательно разглядывал то место, где конверт заклеен, и надпись, тщательно скопированную специалистом из ДСТ. — Любой идиот бы увидел, что оно адресовано Сейнаку, даже кретины-полицейские знают: он в «Юманите» самый главный. И это после всех наших трудов! — Он помолчал, оглядел собравшихся: — Что теперь делать будем?
— Надо посоветоваться с Феликсом, — сказал один из присутствовавших. — Эта проделка с протоколом Комитета обороны задумана здорово. Ее политический заряд побольше, чем у десятка бомб. Одно дело — услышать, что где-то далеко от тебя взорвалась бомба, и совсем другое — если знаешь, что мы проникли в самое сердце государственной машины.
Ингрид вмешалась:
— После всего, что мне пришлось сделать, мне бы не хотелось отказываться от этой игры. Еще ведь я и шпика пристрелила. Пару часов назад на Восточном вокзале…
— Мы слышали. Он умер.
— Очень бы я удивилась, если б он жив остался. — Это было сказано равнодушно, между глотками кока-колы.
— Товарищ Ингрид слишком много на себя взяла, — отозвался тот, что предложил посоветоваться с Феликсом. — Стрелять в полицейских в метро в час пик, днем — работа для крепких парней, а не для лидеров.
— Лидер должен вести за собой, — вскинулась та. — Руководить на передовой. А не из уютной комнаты в штабе. — Ее голос прозвучал так, будто она с трудом подавила истерику.
— Но я же не осуждаю. — Говоривший как бы отступил.
— Еще бы! — Голос Ингрид окреп. — Не то у тебя положение, Бруно, чтобы меня судить. По части теории ты силен, но уж насчет того, чтобы действовать… Лучше бы тебе ограничиться дискуссиями по вопросам стратегии, а тактику предоставь другим.
— Хватит, — вмешался главный. — Спором делу не поможешь. Нам бы следовало начать с того, что поздравить товарища Ингрид с успехом ее миссии. Она всем нам показала пример. Теперь, когда документ снова у нас, следует пересмотреть и теорию, и практику задуманной операции, чтобы, согласно предложению Рене, передать Феликсу нечто конкретное. Слово имеет товарищ Бруно.
Тот, что препирался с Ингрид, откашлялся и, наклонившись, оперся о стол локтями. Его внешность соответствовала его занятиям — он преподавал общественные дисциплины в Сорбонне, только звали его там вовсе не Бруно. Лет тридцати двух, бледный, с гладким, хорошо ухоженным лицом, типичный представитель среднего класса. Этому впечатлению несколько противоречили длинные густые усы, свисающие на мексиканский манер, — они смотрелись как некий вызов, признак несогласия с общепринятым. Голос звучал интеллигентно и на удивление мягко.
— Давайте смотреть шире, — начал он. — Наша цель — дестабилизация. Феликс рассудил, что утечка информации из Комитета обороны вызовет тревогу в обществе и спровоцирует панику в прессе, поскольку Комитет обороны считается самой засекреченной организацией в стране. Больше даже, чем само правительство. — Он закурил и выдохнул целое облако дыма в воздух и без того насквозь прокуренного помещения. — Задача была такая: раздобыть сугубо секретные документы и устроить так, чтобы их обнаружили при подозрительных обстоятельствах. Имя Сейнака на конверте — дополнительный маневр, чтобы дать толчок охоте за ведьмами и приблизить нас к главной цели: показать нации, что левые — предатели. Способные, умные, но предатели. В то время как мы, правые, — это и есть сама нация. — Он снова затянулся сигаретой. — Наша позиция неизменна: мы отлично усвоили урок, данный нам горсточкой террористов — тех, кому удалось в конце прошлого века терроризировать Париж. Они взрывали свои жалкие самодельные бомбы там и сям: то в здании парламента, то в кафе у вокзала Сен-Лазар. «Как могут эти безумцы рассчитывать, что им удастся повлиять на судьбу нации? — говорили люди. — Да это просто сумасшедшие!» Но они не были сумасшедшими. В этом может убедиться каждый, кто не поленится почитать материалы суда над Вейлантом и Эмилем Анри. Они утверждали: бомба может изменить климат в обществе. Она способна достичь того, что не под силу никакой политической кампании. И, конечно же, они были правы. В наших сегодняшних условиях одна бомба стоит миллиона избирательских голосов. Нет более эффективного средства, чтобы вымести всю эту демократическую чепуху из мозгов обывателей и убедить их в том, что нации необходимы жесткое правительство и сильный человек у руля. Эта диалектика неопровержима…
Казалось, собственная речь действовала на него, как дурман, он слушал себя, забыв о присутствующих, и собственная логика, не встречая возражений, разила его наповал. Теория обретала плоть. Пьянящий, всепоглощающий момент творения истории!
Он притушил недокуренную сигарету, зажег новую и продолжал:
— Я думаю, Феликс согласится, что следует еще раз попытаться выполнить наш план. Под самым носом у полиции. Говорю это как человек, разработавший всю операцию от начала до конца, но, надеюсь, вы не предполагаете, что тут у меня чисто личный интерес. — Его манеры и речь оставались точными и педантичными.
— А почему бы не подкупить какого-нибудь журналиста? — Вопрос задала девушка.
— Боюсь, это бесполезно. Полиция поверит только в то, до чего она сама докопается. А нам необходимо, чтобы в это поверили. В конце концов утечка информации из Комитета обороны и вправду существует. Мы должны быть уверены, что никакая полицейская ищейка не заподозрит подлога. Пусть считают, что за этим кроются Советы. А для нас главное, чтобы так называемые государственные мужи почувствовали свое бессилие. Чтобы поняли: хозяева тут мы, а не они. Некоторые животные гипнотизируют намеченную жертву — вот образ, который я вижу перед собой…
Наступило короткое молчание, слышно было только пыхтение проходящей мимо баржи.
— А на мой взгляд, вся эта затея с мотоциклистом и несчастным случаем чересчур сложна, — заявила Ингрид, которую явно раздражали слова и манеры Бруно. — Ну ладно, пришлось ликвидировать этого малого, он для того и был предназначен. Но уж больно все хитроумно. Мы прямо как кучка интеллигентских ханжей — все норовим показать, какие мы умные. А нужно нечто простое, практичное, тесно связанное с политической ситуацией. Поменьше философии, побольше дела.
— Никому не запрещено вносить свои предложения, — сухо ответил Бруно, выдыхая сигаретный дым. — Я на монополию идей не претендую.
— Надо передать Сейнаку конверт в редакции «Юманите» или еще где-то и устроить так, чтобы полиция это дело сразу засекла.
— А как это устроить? Полицейским, чтобы провести специальный рейд, нужны основания, а чтобы эти основания появились, надо что-то придумать.
— А если его просто переслать почтой в «Фигаро» или на телевидение?
— Не годится. Оно попадет в министерство внутренних дел, там все постараются замять, газеты напишут только то, что им позволят. А если отправить в более независимое издание, то вся пресса завопит, что это подлог, и полиция с великой радостью это подтвердит. Уж если чему-то учиться у истории, то это тому, что с помощью насилия легче чего-нибудь добиться, чем законным путем. Вот хоть дело Дрейфуса — они же знали, что он ни в чем не виноват, и все же, совершенно правильно, с моей точки зрения…
— Знаем, слыхали, — перебил его главный. — Но сейчас-то что предпринять? — Он повернулся к самому
