Эстелла принесла пиво и присела на кончик стула рядом. Суетливая, маленькая женщина, узкая как раз в тех местах, где ее муж раздался вширь, готовая в любую минуту вскочить и немедленно выполнить его очередное пожелание.
— Тяжелый был день?
— Очень. И, кажется, с него начинается трудная неделя, а может, месяц или даже год.
Он сделал большой глоток холодного как лед пива, и на лице его отразилось удовольствие. Разочарованные кошки отправились по своим делам.
— Что на ужин?
— Я приготовила кускус.
— Как ты догадалась, что я весь день только об этом мечтал?
— Ты всегда так говоришь, что бы я ни приготовила.
— А ты всегда угадываешь.
— Врешь ты все, Альфред. Всегда врешь. Я никогда не знаю, о чем ты думаешь.
Он улыбнулся и потрогал пальцами нос.
— У меня работа такая. А насчет кускуса это правда. Не осталось там реблошона?
— Есть, и еще я сегодня купила отличный рокфор, можешь выбрать.
Он промычал что-то и хлебнул еще пива. Супруги всегда обменивались гастрономическими новостями в этом роде подобно тому, как другие обсуждают прогноз погоды. Это как бы заменяло новости, которые большинство служащих приносят домой с работы. Баум редко упоминал о своих делах, не такие это дела, чтобы о них судачить. А Эстелла и не спрашивала. «Трудный был день?» — вот дозволенный предел любопытства.
За кускусом они не разговаривали. Баум только проронил: «Вкусно — прелесть!» — и прикрикнул на одну из кошек: «Брысь!» Все остальное время он ел молча. Жена прекрасно разбиралась в его настроении и тоже помалкивала. После того как Баум доел сыр, она сварила кофе в красном эмалированном кофейнике и принялась убирать посуду. Баум тем временем, вернувшись в гостиную, уселся, достал из кармана бумаги и стал читать, делая время от времени пометки.
Пометки были кратки и редки — изредка он подчеркивал какое-нибудь слово. Мысли были предельно сосредоточенны, собранны, что и составляло его особый талант: вцепится в проблему, забыв обо всем, и вертит ее в уме, будто разглядывая с десятка разных позиций, как антиквар — черепок от античной вазы. Или, скорее, как игрок в бридж, просчитывая вперед все возможные варианты, оценивая свои карты и те, что на руках у остальных, весь прежний ход игры, шансы каждого с учетом его психологии и тактики, — все это при том, что воля людей, собравшихся за карточным столом, от него самого не зависит.
Сегодня днем он приступил к расследованию. Пожитки мотоциклиста были отправлены к экспертам со строжайшими указаниями, что следует делать и в каком порядке. От полицейских он получил подробнейшее описание несчастного случая, поинтересовался, нет ли свидетельских показаний. Свидетелей, сказали ему, не было. Он заподозрил полицию в недобросовестности и послал одного из своих людей на площадь Мобер, где это случилось. Выстрел наугад: вдруг какое-нибудь кафе было открыто, официант или кто-нибудь из посетителей могли что-то заметить.
Невозмутимый Вэллат позвонил из Елисейского дворца и сказал, что к завтрашнему утру рассчитывает получить кое-какие данные. Баум договорился, что зайдет к десяти. Потом у него состоялась краткая, но содержательная беседа по телефону с администратором больницы. Он представился инспектором полиции…
«Главное — время. — Он повторял про себя эту незамысловатую фразу. — Сегодня, именно здесь и сейчас, в этой комнате, где спят кошки, куда доносится уличный шум и звяканье посуды из кухни, и запас пива убывает, — здесь и сейчас я должен решить, что предстоит делать завтра утром, примерно с восьми. И решить это надо правильно, потому что обратно не повернешь, и если первый шанс упустишь, то второй не представится».
Он записал:
1. У экспертов — получить данные о фотобумаге и конверте.
Какая машинка? портативная?
Отпечатки пальцев (вряд ли!)
Фотографии.
2. Архив.
3. Сведения от Вэллата, которые, может, куда-нибудь и приведут.
Потом он написал: «Возможные действия». И под этим постепенно появилось следующее:
1. Расспросить Сейнака, которому адресованы документы.
2. Поставить своего человека на полицейский пост у больницы.
3. Мистификация!
Он подчеркнул последнее слово и добавил восклицательный знак. Потом долго сидел, закрыв глаза, — ни дать ни взять впавший в спячку хомяк. Раза два он чуть оживился, пока пил принесенный Эстеллой горячий и крепкий кофе. Зная его привычки, она тихо удалилась в кухню и принялась за вязанье.
«Мистификация». — Баум несколько раз повторил это про себя, как заклинание. С виду он будто спал, но мысли неслись вскачь, и ему приходилось их усмирять, чтобы кое-что пересмотреть, прикинуть последствия возможных сбоев и, наоборот, оценить преимущества, которых можно достичь, если все пойдет, как задумано.
«Мистификация всем хороша, — сказал он себе, — но только пока я остаюсь единственным, кого не ввела в заблуждение собственная хитрость. Пока мне одному известно, в чем дело».
В одиннадцать заглянула Эстелла.
— Я ложусь, — сказала она. — Не забудь выключить свет, когда закончишь. Захочешь кофе — подогрей сам.
— Спокойной ночи, — отозвался Баум. — Я тоже скоро лягу. Завтра мне в шесть вставать.
После полуночи он добавил к своему списку еще одну строчку: «Срочно. Расставить силок». Следующие десять минут он провел, перечитывая то, что написал за последние два часа. Губы его шевелились, как у актера, заучивающего роль. Потом он порвал листок, сложил обрывки в пустую кофейную чашку, погасил, как велено было, свет и отправился в спальню, где, лежа на спине, тихо похрапывала Эстелла. Он лег рядом и, к собственному удивлению, ухитрился довольно скоро заснуть.
Троим из своей группы Баум назначил встречу в восемь пятнадцать, не принимая во внимание, что они вовсе не обязаны работать по воскресеньям. Он всегда говорил, что, если сотрудника ДСТ вызывают в неурочное время, он всегда может потом отгулять, когда предоставится такая возможность. Если же кто дорожит тридцатишестичасовой рабочей неделей, пусть идет работать в дорожную полицию.
Они сидели на жестких стульях за столом — грузный Леон, руководивший слежкой в Булонском лесу, Люк — его молодой помощник из Нанта, и еще один инспектор, ветеран, принимавший участие во множестве операций, которые организовывал Баум. Этим троим было сказано не более того, что им следовало знать. Министерство обороны не упоминалось. Баум принес с собой кофе во фляжке: по воскресеньям столовая не работает. В четырех бумажных стаканчиках на столе дымилась темная жидкость, заранее сдобренная сахаром. День снова обещал быть чудовищно жарким, но в этот ранний час еще можно было дышать, и двое даже не сняли пиджаков.
— Записей не вести, — инструктировал Баум. — И никаких обсуждений с другими. Если кто спросит, чем вы заняты, говорите, что ищете советскую кошку, обученную разгадывать наш шифр.
Все засмеялись.
— А теперь чего я хочу от вас. Марсель, как твои контакты с прессой?
— Неплохо.
— Должники у тебя есть?
— Несколько.
— Попробуешь получить от них кое-какие услуги?
Марсель кивнул, он был немногословен.
— Как ты думаешь, можно устроить, чтобы «Франс суар» и какие-нибудь из дневных газет завтра поместили небольшое сообщение, в котором ничего сенсационного нет: только то, что парень уже сутки без
