окуней.
– Ох, – воскликнула мама, – я чуть и не забыла. Для тебя, дедушка, припасено. И гостя как раз угостим!
Она достала из посудного шкафа и поставила на стол бутылку и два маленьких стаканчика.
– Вот за это спасибо, Татьяна, – сказал дед. – Невестка у меня, Григорий Нилыч, заботливая. Давай-ка пропустим под ушку!
Григорий выпил стаканчик, потом – второй, но от третьего отказался, как ни упрашивал его дед.
– Достаточно, – сказал он, отодвигая стаканчик. – Я ведь, Максимыч, до этого не охоч. Разве изредка, когда застынешь, или с устатку маленько. Вот дай-ка я с Илько потолкую.
– Ну-ну, – согласился дедушка. – Потолкуй, а я с дороги прилягу пока. Наломался на веслах.
Почувствовав, что Григорию хочется побыть с Илько наедине, я вышел на улицу.
В саду играл духовой оркестр. Может быть, там, на гулянье молодежи, Оля?
На горбатом мостике, перекинутом через Соломбалку, я неожиданно встретил Галинку Прокопьеву.
Я остановился и тихо сказал:
– Здравствуйте.
Она тоже остановилась, и я испугался. Я думал, что Галинка усмехнется, как обычно. Но она не улыбалась. Глаза ее были грустные.
– Вы знаете, Оля заболела, – сказала она и вдруг отвернулась.
– Заболела? А где она?
– Дома… лежит. До свидания! – И девушка, должно быть, чтобы не показать своих слез, быстро отошла от меня.
– Постойте! – крикнул я, но она не обернулась.
Я бросился было за Галинкой, надеясь расспросить ее обо всем, но она уже скрылась. Вероятно, она вошла в какой-нибудь дом.
Что мне делать? Я знал, где живет Оля, но пойти к Лукиным не решился.
Оркестр в саду играл задорную «Венгерку». Мне встречались и обгоняли меня веселые парни и девуш ки. Всюду слышался смех. А мне было грустно и очень тяжело на душе. Если бы хоть на одну минуту я мог увидеть Олю!
…Меня мучило желание повидать Олю, узнать, что случилось. Через день «Октябрь» снова пойдет в море, и я останусь в тревожном неведении.
Можно зайти к Лукиным под предлогом взять у Оли какую-нибудь книгу. Можно написать Оле записку и послать с кем-нибудь из маленьких ребят. Или подкараулить врача, когда он выйдет из дома Лукиных, и разузнать у него о болезни Оли.
Возвратившись на свою улицу, я долго стоял у ворот, издали наблюдая за домом, где жила Оля. Никто в дом не входил, никто из него не выходил.
Дома я вырвал из тетради страничку и, пристроившись у кухонного стола, принялся за письмо.
«Оля! – написал я. – Галя сказала, что ты заболела. Что с тобой – меня это очень беспокоит…»
Подумав, я зачеркнул последнюю фразу. Пришлось писать заново.
«Можно ли к тебе зайти, навестить? Может быть, принести какую-нибудь книжку или еще что-нибудь? Скоро я скова ухожу в рейс. До свидания. Д. Красов»
Конверта у меня не было, и я свернул записку пакетиком, подобно аптекарскому с порошками.
Как назло, ребятишек на улице не оказалось. Вдруг я услышал голос Илько:
– Дима! Где ты?
«А если попросить Ильке?» – подумал я и крикнул:
– Илько, иди-ка сюда!
– Что ты там делаешь? – спросил он, выходя на крыльцо.
– Илько, – сказал я тихо. – Я хочу что-то тебе сказать. Только пообещай мне, что ты об этом никому не расскажешь, даже Косте.
– Если нельзя, то не буду говорить.
– Пойдем на переднюю улицу… Вон видишь тот дом с зеленой крышей, одноэтажный. Там живет Оля Лукина. Она болеет. Сходи, Илько, к ней, снеси эту записку и попроси ответ. Только никому ни слова.
Илько взял записку и взглянул на меня:
– А что ты ей написал?
– Илько, – мой голос натянулся, как струпа. Я почти не соображал, что говорю. – Илько, если я скажу тебе, что люблю ее, ты не поверишь и будешь смеяться.
Я сказал это и испугался.
– Почему я буду смеяться? – спросил Илько. – Я не буду смеяться.
Понимал ли меня Илько, понимал ли он, что я переживаю?
