– Этот кол. Он охраняет меня.
– От чего?
– Ото всего. От смерти, от морщин, от богатства, он отводит от меня нехороших женщин и заставляет работать, как лошадь…
– Языком?
– И языком тоже. Мне не терпится показать тебе, как замечательно я это делаю. Завтра утром ты будешь ходить за мной, как собачка.
Наташе захотелось увести Смирнова в палатку, но, подумав, она решила довести дело до конца:
– Но все-таки я не хочу, чтобы ты пил это противное вино. Пей мое, оно вкусное.
Смирнов попробовал.
– Нет, не для меня. Слишком сладкое.
– Послушай, там, у меня в рюкзаке упаковка брусничных коктейлей, мне подружка положила, любит она их без памяти. Девять градусов, очень вкусно. Принести?
– Коктейли? Давай! Люблю коктейли.
– Сам сходи, мне что-то не хочется подниматься.
Смирнов сходил в палатку, стыдясь, порылся в карманах рюкзака, из которых выглядывали женские вещи, полюбовался белоснежным кружевным бюстгальтером и прозрачными трусиками, понюхал духи и туалетную воду. Потом нашел полдюжины баночек по 0,33, и понес их к столу. Усевшись, взял одну, отпил половину и похвалил:
– Самое то! Послушай, а ты штучка! Если мы с тобой сойдемся, ты меня затуркаешь. 'То не пей, из того не лей, то не делай, туда не ходи, оттуда не возвращайся'.
– Да, милый, я такая. Я точно знаю, что мой милый не пьет 'Анапу' – это мой пунктик. Потом я тебе перечислю все, что он не делает. И если тебя это не устроит, то в Лиманчике мы поцелуемся на прощание по-дружески и разойдемся по своим индивидуальным жизням.
Смирнов раскрыл вторую банку, попил. Он думал, что Наташа его проверят. Проверяет, управляем ли он, как пьет, сколько может выпить и как, выпивший, себя ведет. Он кожей, глазами, пальцами чувствовал ее интерес, и ему было приятно. Приятно, что женщина к нему пристрастна, что им интересуется. Приятно, что она, сама того не зная, желает, страстно желает, чтобы он был…
Стемнело. Смирнов зажег костер, сел на бревно. Наташа включила тихую музыку, устроилась рядом. Он обнял ее, поцеловал приятно пахнувшие волосы и, склонив голову на плечо, стал смотреть на огонь. Она смотрела тоже.
– Хочешь, я почитаю тебе стихи? Свои стихи? – спросил он, чувствуя себя совершенно счастливым.
– Конечно, милый, – потерлась бочком об его бок.
Смирнов молчал минуту, припоминая забывшиеся строки, припомнив, начал читать:
– Как хорошо! – опять потерлась бочком Наташа. – Это ты кому написал? Полевой любовнице?
– Да и нет… Был один рабочий у нас в партии. Из морга…
– Из морга!?
– Да, из морга, – отпил Смирнов из третьей баночки. – Он там работал, а к нам приехал в отпуск. Подработать, Приморье посмотреть. И молодая специалистка была. Аня. Они сидели у костра и мяли друг другу руки. И мне показалось, что лучше им уже никогда не будет. А на следующий год я сам влюбился в девушку из другой партии. Не влюбился, а сочинил любовь. Когда она уехала, исправил эти стихи и написал другие. Хочешь послушать? Они мне нравятся.
– Конечно. Ты хорошо читаешь.
Смирнов вспомнил стихи и прочитал:
– Понюхай мои волосы, – помолчав, попросила Наташа. – Я не хочу, чтобы ты забыл их запах.
Смирнов понюхал и заулыбался:
– Теперь не забуду.
– А ты обо мне стихи напишешь?
– Если стану несчастным. Счастливый, я дурею и мычу.
Смирнов уткнулся носом в грудь Наташи и замычал. Она обняла его, поцеловала в голову. Он вырвался, впился в губы.
Потом они сидели и смотрели на догоравший костер.
– Можно, я выпью еще одну баночку? – спросил Смирнов, подбросив в него сучьев.
– Нет, милый, хватит, не надо.
