Нет, не гуманный это был поступок. Я просто играл в спасителя.
Играл в спасителя?
Да.
Играя в спасителя, я спас троих.
Виталика спас.
Федю. Его, обезумевшего и связанного, бросили в горную реку, я вытащил, хотя рисковал, сильно рисковал.
И еще одного человека спас, о котором сказать не могу.
А Валя Морозова, бывшая коллега? Муж бросил, хотела травиться, яд в сумочке носила, а я выручил. Мы ходили в ночи по глубокому снегу, я говорил: – Смотри, ты оставляешь следы! Ты можешь идти, ты можешь оставлять следы, ты можешь изменять действительность, ты можешь изменить все! Потом мы ломали веточки, я говорил примерное то же, и заговорил ведь, зашаманил!
Вряд ли они меня помнят.
Значит, я был спасителем! Могу им быть. И получается, что я специально спился, заболел, со всеми разминулся, остался один, сошел с ума, чтобы опуститься на самое дно колодца безнравственности, опуститься и увидеть оттуда звезды, увидеть Бога, и все понять!
Господи, мне это то ли нравится, то ли я чувствую, что это действительно так. Я ведь вглядываюсь в лица детей именно потому, что они у них святые, открытые, нравственные. Да, я вглядываюсь в них, пытаясь определить, удастся ли кому-нибудь из них дойти, раскрыться, превозмочь обстоятельства и свободно вздохнуть на кресте.
Свободно вздохнуть на кресте. Один врач-литератор писал, что распятые на кресте мучаются недолго. В приданном им положении они не могут дышать, и быстро умирают от асфиксии.
Так что это не страшно, умереть на кресте.
Вернемся к теме.
Что озарение мне дало? Чего я теперь хочу? Что буду делать, к чему стремиться?
Я хочу доказать, доказать себе, что все люди рождаются Христами. На своем примере.
На примере сумасшедшего.
Скажу прямо – я, закоренелый атеист и ученый, настоящий ученый – и картошку чищу и режу по специальной методике, придуманной мною, – принять умом это бредовое положение не могу, хотя бы потому, что слово 'вера' в моем логическом лексиконе отсутствует. Я – ученый. И выражения типа 'Я верю только фактам', у меня вызывают усмешку. Это то же самое, если бы я сказал: 'Я верю, что в настоящее время сижу за компьютером и набиваю эти строки'. Но в моей душе прочно сидят строки Сергея Есенина 'стыдно мне, что я в Бога не верил, горько мне, что не верю теперь' и потому я готов прибегнуть к спекуляциям. Чтобы не было горько.
Вот что сказано в Большой советской энциклопедии о спекуляции. Я давно оторвался от реальных общественных отношений, я давно есть абстрактный субъект, так что карты мне в руки.
Сначала введем в свой лексикон слово 'вера'. Что у меня с ним ассоциирует?
Стигматы. Язвы, появляющиеся у верующих, глубоко сострадающих распятому Христу.
Они, кровоточащие, сквозные, появляются там, где тело Христово было пробито гвоздями. И копьем стражника.
Глубоко верующий человек может вызвать появление у себя язв, ничем не отличающихся от язв естественных.
Я напечатал эти строки, и мне открылось – в светлой вере, в океане светлой веры все возможно, и есть такой океан, должен быть. В нем мыслимо только прекрасное, в нем идут на дно болезни, страхи, непонимание и возможно счастье. Но где он, этот океан веры? Где так много веры, наполняющей его? Ведь я, если и видел ее, то лишь в виде сырости или, в лучшем случае, в виде лужиц...
Лужицы веры... Вот оно! Надо всем верить и лужицы эти соединятся, и будет океан.
Не будет океана. Как он появится, если один верит в белое, другой в красное, третий в желто-голубое, а четвертый в одно лишь золото? Если один боготворит Заратустру, другой Будду, третий Сатану, четвертый аспирин 'Упса', пятый – Костанеду или Коэльо? Как он будет, как появится, если верующие не только верят, но и считают неверующих в их символы еретиками, подлежащими решительному искоренению?
Нет, поляризованный в одной вере, в одной плоскости мир, мир-вера, мир-кристалл, невозможен. Он появится, когда все сойдут с ума – перестанут зарабатывать деньги, чтобы тратить их на выдуманные удовольствия. Перестанут творить зло и равнодушие, перестанут ходить по кругу, вращаться в колесе. И узнают, что для полного счастья нужны лишь горбушка хлеба, два кусочка сахара и рука, их подающая.
