«Дикки его узнал, и, поверишь, даже слезы текли…» Нет, скорее, собачий дедушка. «Дедушка обещал мне и Дикки навещать нас каждый месяц…» Определённо-собачий.
Дальше шла информация о жизни других животных. «Наш попка Ахмед уже говорит девять слов. Особенно ему удаётся имя мамы: Варвара Григорьевна. Она смеётся до слез и прощает Кешке беспорядок в доме. Пиф ходит вялый.
В природе ежи на зиму впадают в спячку, вот он и готовится. Набрал в свой ящик разных бумаг, запасся яблоками, сухарями и конфетными обёртками, но мы потихоньку все убрали. Ты бы видел, как Пиф обиделся. Фыркал, бегал по всей квартире. Умора. Кот-котофеич наш Ерофеич стал совершенно неузнаваем. Я тебе говорила, что маленький он мне чем-то напоминал крысеныша. Весь белый, глазки красные. А какой красавец сейчас! Лапы, морда и хвост коричневые, а глаза синие-синие. Чудо! Когда приедешь, Кешка тебе покажет своё звериное царство сам…» Да, чего доброго, не стать бы экспонатом этого зоопарка.
В конце Надя писала: «Горит путёвка в Болгарию, на Золотые пески. Агнесса Петровна уговаривает ехать. Говорит, там ещё сезон, теплее, чем в Сочи. Болгарский бархатный сезон. Не знаю, как быть? Если у тебя есть время, напиши. Не спрашиваю, когда ты будешь в Москве, все равно не напишешь, мой дорогой Пинкертон. Скучаю, целую.
Надя».
Если бы не это «скучаю, целую», я бы расстроился вконец. Меня совершенно добил Дикки со своим дедушкой, говорящие и засыпающие звери…
В голове зрели ответные строки, полные гнева и сарказма. Все моё существо возмущалось, призывало Надю отвратить сердце от животных и повернуться к делам человеческим. И только перед самым совхозом я успокоил себя.
Каково ей будет получить письмо из такого степенного далека, навеянное горечью и сожалением! Надо быть выше мелочных обид. Все-таки «целую, скучаю».
В Крылатом меня ждал ответ из Одесской прокуратуры.
В Одессе жил теперь Валерий Залесский. Понимая, в каком он находится состоянии после смерти жены, на допрос сюда, в Крылатое, я его вызывать не хотел. Однако меня интересовали кое-какие вопросы. По моему отдельному требованию Залесский дал следующие показания:
«…Вопрос. Где вы находились вечером 8 июля и ночь на 9 июля?
Ответ. Вечером 8 июля я находился у себя дома. Приблизительно около восьми часов вечера вместе с моим приятелем Коломойцевым мы отправились к нему домой, где сильно выпили, и я остался у него ночевать. Таким образом, ночь с 8 на 9 июля я провёл у Коломойцева, что могут подтвердить он и его хозяйка Матюшина Е. Д.
Вопрос. Почему 8 июля вечером вы ушли ночевать к приятелю?
Ответ. Моя жена Залесская А. С. была против того, что мы с Коломойцевым потребляли спиртное в тот день. Остался же ночевать случайно: мне было плохо.
Вопрос. Как вы относились к тому, что ваша жена была беременна второй раз? Хотели ли вы второго ребёнка?
Ответ. Вообще-то, мы не думали в то время заводить второго ребёнка. Но раз уж так получилось… Я не был против. Считаю, что в семье должно быть по крайней мере двое детей.
Вопрос. Знали ли вы о том, что ваша жена хотела сделать аборт?
Ответ. В первый раз слышу.
Вопрос. Вы можете сказать, о какой измене шла речь в предсмертном письме вашей жены?
Ответ. Не знаю. Никогда не интересовался, как она проводит время без меня. Считаю ревность и подозрения унизительными как для мужчины, так и для женщины.
Вопрос. Имеются ли у вас подозрения в отношении когонибудь, с кем могла вам изменить жена?
Ответ. Я уже сказал, что ревность и подозрения считаю недостойными качествами. Поэтому никаких подозрений у меня нет…»
Читая протокол допроса, я ощутил странное чувство.
Совсем недавно я подобные рассуждения слышал. И, перелистав дело, остановился на показаниях Коломойцева.
Не знаю, кто из них кого учил жить, но взгляды обоих приятелей совпадали. Или они действительно единомышленники? Мне показалось, что я перестал понимать людей, родившихся на двенадцать — пятнадцать лет позже. Неужели мои взгляды на супружескую жизнь, верность, честь безнадёжно устарели?
Если это так, пусть я лучше буду выглядеть старомодным, но зато, по-моему, естественнее. Потому что ревную, когда люблю, и не представляю себе, что может быть иначе…
Из Вышегодска пришла справка.
«На Ваш запрос, когда Залесский В. Г. и Залесская А. С. зарегистрировали свой брак, сообщаем:
По книге записей актов гражданского состояния Залесский Валерий Георгиевич 1945 года рождения и Кирсанова Ангелина Сергеевна 1947 года рождения зарегистрировали свой брак третьего января 1976 года, о чем имеется соответствующая запись и подписи вступающих в брак. По вступлении в законный брак с Залесским В. Г. Кирсанова пожелала взять фамилию мужа. Раньше, до этого, заявлений о желании вступить в брак от Залесского В. Г. и Кнрсановой А. С. не поступало. Заведующая бюро загса города Вышегодска Орехова».
Выходило, Валерий и Аня жили-поживали пять лет, сын подрос, и вдруг решили зарегистрироваться. И тут же махнули в. Крылатое, предварительно подкинув ребёнка родителям Залесского в Одессу.
Может быть, вторая беременность подтолкнула пойти в загс? Но Аня, наверное, ещё не знала о ней… Непонятно.
Я поинтересовался, а где же родители Залесской. Из автобиографии в её личном деле выяснилось, что она сирота. Тоже факт интересный.
По поводу Ильина мне удалось собрать любопытные сведения.
Во-первых, он кончал тот самый институт, что и Залесская (копия диплома в отделе кадров совхоза). Мне, как следователю, надо бы воскликнуть: эврика! Вот он, третий, в злополучном извечном треугольнике. Он, она и он. Но я боюсь слишком очевидного. Все разговоры о том, что его часто видели с Залесской, пока оставались деревенскими сплетнями. И вызвал я его пока что под предлогом уточнить кое-какие сведения о Залесских…
Из моего окна виден подъезд конторы совхоза. За несколько минут до того, как Ильин должен был зайти ко мне на допрос, подъехал мотоцикл с коляской. Водитель, коренастый, плотный парень, положил шлем в коляску и быстро прошёл в здание, Мне показалось, что это главный агроном. Я его ещё не видел, хотя жил в Крылатом больше недели.
В дверь постучали. Действительно, Ильин. Он был в кожаной куртке, какие можно увидеть в кинокартинах о революции на комиссарах, только без портупеи. Жёсткий ёжик на голове, серые глаза, белесые, едва приметные на загорелом лице брови. Рук его я почти не видел. Он держал их в карманах кожанки. А мне всегда любопытно следить за руками. Можно справиться с лицом, с выражением глаз, но руки обязательно выдают состояние человека.
— Николаи Гордеевич, вы кончали институт в Вышегодске?
— Вы хотите сказать, знал ли я там Залесских? Знал.
С Валерием мы учились на одном курсе. В одной группе.
Ну что ж, с ним, видимо, надо прямо, без обиняков.
Примем его тактику.
— Он не закончил. Вы не знаете почему?
— Нет, не интересовался.
— На каком курсе Залесский ушёл из института?
— После четвёртого.
— Странная позиция. Товарищ бросает учёбу, и вас это не касается. — Ильин пожал плечами. — Вы комсомолец?
— Член партии.
— Давно?
— Вступил на третьем курсе института.
