строили ещё до революции. Может, это была церковноприходская школа.
Потом выросло двухэтажное. Кирпич и дерево. Много стекла. Местный, так сказать, конструктивизм. Площади и солидности хватало поначалу только для техникума. Но когда размахнул свои крылья домина в пять этажей, с колоннами, портиками, капителями, с декоративным карнизом, с широкой лестницей, проглотившей полдвора, внушительное здание не могло стать не чем иным, как высшим учебным заведением. А что оно, учебное заведение, будет жить и развиваться дальше, категорически утверждала пристройка наших дней. Совершенно гладкий, ровный параллелепипед с широкими окнами и керамзитовой штукатуркой.
Слово теперь оставалось за достижением будущей архитектуры. Тогда институт, возможно, дорастёт до академии…
Исполняющий обязанности ректора разговаривал со мной недолго.
— Да, да, слышал. Печальная история. Залесского я не помню. А вот Кирсанову — хорошо. Аккуратная, дисциплинированная. Активистка. У Ильина я присутствовал на защите. Положение обязывает — председатель учёного совета. Но, скажу откровенно, на его защите я испытывал удовольствие. Редкое сочетание — хорошая научная подготовка и практический опыт. Но, сами понимаете, в личном житейском плане я Ильина, можно сказать, не знаю совершенно.
Тем более он у нас был аспирант-заочник. Поговорите лучше с профессором Шаламовьш. Он его научный руководитель…
Секретарша ректора помогла мне найти Шаламова в коридоре института.
Яков Григорьевич извинился, что мне придётся немного подождать: он заканчивал разговор с двумя грустными, усталыми молодыми людьми. По-моему, разговора не было.
Сухощавый, седой как лунь профессор спокойным, методическим голосом вбивал в смиренных учеников что-то важное для них. Уверен — совершенно напрасно. Когда он их отпустил, они пошли прочь сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока не побежали.
Шаламов пригласил меня в свой кабинет. Он возглавлял кафедру растениеводства.
Посмотрев на моё удостоверение и узнав, что я хотел бы поговорить об Ильине, он сцепил свои длинные пальцы и положил руки перед собой на стол.
— Странно: Ильин и следствие… Понятия для меня взаимоисключающиеся.
— Почему вы решили, что следствие соприкасается обязательно с преступниками?
— О честном человеке узнают все у него самого.
У профессора была кристальная логика. Мне надо было или выворачиваться, или признать его проницательность, то есть раскрыть свби замыслы. Одно не лучше другого. Вот что значит сила слова!
— Честность нередко требует не меньших доказательств, чем виновность.
— По-моему, правде всегда тяжелее, чем кривде. На то она и правда. Впрочем, насколько я понял, предмет нашего разговора — Николай Ильин. И вам нужны факты, факты и только факты. Я к вашим услугам.
— Ильин закончил аспирантуру?
— Конечно. И защитился. В феврале месяце.
— Странно. О том, что он кандидат, Ильин не пишет в документах.
— Но диссертация ещё не утверждена в ВАКе.
— Ясно. Значит, дело не в его скромности?
Шаламов пожал плечами:
— Нескромно, на мой взгляд, кричать о своей необразованности. Знаете, есть такое высказывание: «мы институтов не кончали»…
— Ну, видите ли, институтов просто-напросто на всех не хватит, сколько ни строй…
— Ума тоже не всем хватает…
Профессор находился, что называется, в состоянии «момента». Да, два молодых балбеса здорово подпортили ему настроение. Надо его вернуть в состояние равновесия.
— Насколько я понял, об Ильине вы этого сказать не можете?
— Выходит, вас уже проинформировали? — Он усмехнулся. — «Парадокс Шаламова — Ильина»…
— Нет. Видите ли, вы первый из института, с кем я разговариваю обстоятельно.
— Прошу прощения. А впрочем, чтобы развеять таинственность, поясню. Всех до сих пор удивляет, что Николай был аспирантом именно у Шаламова, а не у кого-либо другого…
— Яков Григорьевич, я ведь совсем ничего об этом не знаю. И, если можно, разъясните, пожалуйста, профану в вашей науке, в чем, собственно, соль?
— Следователя могут интересовать и такце вопросы?
— Прекрасное мнение о нас…
— Простите, если обидел… В —двух словах скажу. Вы, конечно, слышали о травопольщиках и нетравополыциках?
— Разумеется.
— Дело в том, что Ильин — травопольщик. Конечно, это грубо говоря. Я же
— придерживаюсь другого направления.
И тем не менее не было аспиранта интереснее и поучительнее для меня самого. Желал бы, а в душе чувствую, что Ильин считает меня тоже не последним дураком… Понятно?.
— Вполне. Но знаете, не всегда людей сводят только общие взгляды.
— И слава богу! Только так и возможно жить. Если бы человек понял, что его личный пуп, его мнение не есть центр вселенной, многие беды не случались бы…
— Я с вами согласен. Потому что есть вещи, которые соединяют молодого и старого, человека одной национальности с человеком другой и так далее.
Шаламов кивал. И я чувствовал, что этот человек, с белой головой, с крепкими руками, уже знает, куда я клоню.
Поэтому дальше развивать свою мысль я не стал.
Бывает иногда такое ощущение-ты что-то не осилишь.
Шаламова бы я не осилил. Об Ильине у него твёрдое мнение. И вс„. Скала, кремень. Но… назвался груздем…
— Итак, мы выяснили: Ильин честный, принципиальный учёный…
— Это не мои слова, но я под ними подпишусь, — улыбнулся профессор.
— Такита ли он был в другом, например в личной жизни, как вы думаете?
— О его личной жизни я ничего не знаю.
— Насколько я понял, он был вашим любимым учеником…
— И тем не менее.
— Впрочем, вполне возможно…
Я не знал, что подействовало на профессора. Тон ли, каким я произнёс последние слова, или мой разочарованный вид. Но это его задело.
— Не думайте, что перед вами стоит этакая деревяшка, сухарь, учёная крыса. В древности ученики и их наставники жили одной семьёй. Вместе ели, вместе путешествовали, отдыхали, развлекались:.. Простите за нескромность, что я называю себя наставником, но я таковой хотя бы по должности. И уверяю вас, судьба моих аспирантов, во всяком случае тех, в. которых я вкладываю помимо знаний душу, волнует меня. И когда я говорю, что не знаю об интимной жизни Ильина, я не стремлюсь от вас что-либо скрыть. Ведь Николай учился в заочной аспирантуре. Он приехал за тричетыре месяца до защиты, И почти все это время занимался оформлением работы… Поверьте, я был бы рад знать его поближе, чтобы защитить, ибо уверен в том, что он честен.
— Из чего вы это заключаете?
— Не может быть человек раздвоенным.
— «Гений и злодейство несовместны…» — процитировал я.
— Точная мысль. И Пушкин имел право это сказать.
— Но неужели Ильин никогда ничем не выдал своих привязанностей, влюблённости?
— Он был скрытен. Впрочем, не то слово. Он сильный человек. А о личном действительно нужно молчать. Болтун у меня не вызывает доверия. Скорее — брезгливость.
