реплику, потому что брошенный на него искоса Катрионой взгляд напомнил ему, через сколько дней – или часов? – он влюбился в нее. Да уж, на закрепление отношений ушло куда больше времени.
– Я очень хорошо понимаю, почему Корбо этого хочет. – А вот решение второй стороны представляло куда большую загадку. В обоих случаях. Сам он не находил Корбо симпатичным – лично ему пока что больше всего хотелось дать мичману в лоб, – но эта женщина явно воспринимает парня иначе.
– Постоянными? – усомнилась Катриона. – Но… Вы не думаете, что… что когда-нибудь вы захотите иметь детей? Или он захочет?
Лицо Гарнет Пять просияло надеждой.
– Мы говорили о том, чтобы завести детей. Мы оба этого хотим.
– Хм… Э-э-э… Но квадди ведь не могут скрещиваться с планетниками?
– Ну, прежде чем отправляться к репликаторам, приходится делать выбор, в точности как гермафродитам в браке с обычными людьми приходится решать, какие производить генетические изменения в зависимости от того, какого ребенка они хотят: мальчика, девочку или гермафродита. У некоторых смешанных пар дети квадди, у других – двуногие, а у третьих – и те, и другие. Бел, покажи лорду Форкосигану изображения твоего ребенка!
У Майлза голова пошла кругом.
– Что?
Бел вспыхнул и полез в карман штанов.
– Мы с Николь… Когда мы пошли к генетикам на консультацию, они прогнали все возможные комбинации, чтобы помочь нам сделать выбор. – Гермафродит извлек голокуб и включил. Над его ладонью появились шесть изображений детей в полный рост. Все они были зафиксированы в том возрасте, когда взрослые черты еще только начинают проявляться за детской пухлостью. У них были глаза Бела, подбородок Николь, темно-каштановые волосы со знакомым вихром. Мальчик, девочка и гермафродит – с ногами; мальчик, девочка и гермафродит-квадди.
– Ой! – потянулась к кубу Катриона. – Как интересно!
– Черты лица – всего лишь электронная комбинация моего лица и Николь, не генетически полученный результат, – объяснил Бел, охотно отдавая ей куб. – Для этого им нужна клетка настоящего зародыша, которую они, естественно, не могут заполучить для генетической модификации, пока он не зачат.
Катриона поворачивала изображения в разные стороны, чтобы рассмотреть во всех ракурсах. Майлз, заглядывая ей через плечо, твердо сказал себе, что, наверное, неплохо, что изображения Эйрела Александра и Элен Наталии в сугубо зачаточной стадии по-прежнему находятся в его багаже на борту «Кестрела». Но, возможно, позже ему подвернется шанс показать Белу…
– Вы наконец решили, что хотите? – поинтересовалась Гарнет Пять.
– Девочку-квадди для начала. Как Николь. – Лицо Бела смягчилось, затем на нем снова резко появилась привычная ироничная улыбка. – При условии, что я соберусь с духом и попрошу гражданства Союза.
Майлз представил себе Гарнет Пять и Дмитрия Корбо с целым выводком красивых, сильных детишек- квадди. Или Бела с Николь с командой умненьких и музыкальных. И у него голова пошла кругом. Роик слегка испуганно покачал головой, когда Катриона протянула куб ему, чтобы он посмотрел поближе.
– А, шоу вот-вот начнется, – сказал Бел. Гермафродит забрал голокуб, выключил, сунул в карман своих синих бриджей до колен и тщательно застегнул клапан.
Пока они беседовали, аудитория заполнилась до отказа, в сотах копошилась внимательная толпа, включая довольно большое количество планетников, хотя были ли это приезжие или граждане Союза, Майлз не всегда мог определить. Во всяком случае, никаких зеленых барраярских мундиров не наблюдалось. Свет померк, гомон стих. Несколько припозднившихся квадди пронеслись к своим ячейкам и устроились там. Пару планетников, не рассчитавших усилие и болтавшихся посередине, подобрали служители и доставили на место. Те квадди, что обратили внимание на эту сцену, сдержанно похихикали. В воздухе повисло напряжение, эдакая странная смесь страха и ожидания, свойственная всем исполняемым вживую спектаклям, атмосфера присущих им риска несовершенства и возможности величия. Сейчас из освещения осталось лишь бело-синее мерцание подсветки, заполненных зрителями ячеек.
А потом ударил свет – огромный фонтан красного, оранжевого и золотого, и со всех сторон хлынули исполнители. С грохотом. Мужчины-квадди, мускулистые и энергичные, в обтягивающих блестящих комбинезонах. Барабанщики.
Затем из другого выхода высыпали женщины-квадди, все в синих и зеленых костюмах, и присоединились к танцу. Единственное, о чем был способен думать Майлз, это: «Тот, кто первым привез кастаньеты в Пространство Квадди, совершил великое дело». Женщины добавили жизнерадостную высокую ноту к череде звуков. Барабаны и кастаньеты, никаких других инструментов. Не было необходимости. Круглое помещение вибрировало, рокотало. Майлз искоса глянул в сторону: губы Катрионы приоткрылись, расширившиеся глаза сияли, откровенно впитывая все это грохочущее великолепие.
Майлз вспомнил барраярские военные оркестры. То, что люди освоили нечто столь трудное, как игра на музыкальных инструментах, оказалось недостаточно. Им понадобилось делать это группами. В процессе ходьбы. Выписывая сложные фигуры. А затем принялись состязаться в этом, чтобы делать это еще лучше. Совершенство, такого рода совершенство никак не могло иметь здравого экономического обоснования. Это необходимо делать ради чести своей страны, или своего народа, или во славу Божью. Ради счастья быть человеком.
Представление шло двадцать минут, участники шоу тяжело дышали, с них тек пот маленькими каплями, улетающими блестящими стрелками во тьму, а они все кружились и грохотали. Майлзу пришлось заставить себя успокоить дыхание – он начал тоже тяжело дышать из солидарности – и сердце, забившееся в ритме барабанов. Затем последовал последний взрыв веселого грохота, и каким-то образом сложная паутина четвероруких мужчин и женщин разбилась на две цепочки, уплывшие прочь через те проходы, в которых появились откровение назад.
Снова тьма. Тишина была подобна удару. Майлз услышал, как Роик позади него мечтательно вздохнул, словно вернувшийся с войны солдат, который впервые ложится спать в собственную постель.
Зал взорвался аплодисментами. Хлопаньем в ладоши, разумеется. Майлз подумал, что отныне никому из барраярской команды не придется изображать восхищение культурой квадди.
Зал снова затих, из четырех точек проявился оркестр и встал в позицию вокруг огромного окна. Полсотни квадди держали более стандартный набор инструментов – все звуковые, как сообщила ему Катриона потрясенным шепотом. Они углядели Николь, которой двое квадди помогли установить арфу, почти такую же, как обычная арфа, и ее двусторонние цимбалы, которые под таким углом казались скучным длинным ящиком. Но пьеса, которую играл оркестр, включала в себя сольную партию для ее цимбал. Луч света выхватил ее лицо, а музыка, которая лилась из-под ее четырех мелькающих рук, была какой угодно, только не скучной. Светлая, легкая, берущая за душу, потрясающая мелодия.
Майлз подумал, что Бел, должно быть, видел все это десятки раз, но гермафродит казался очарованным не меньше, чем любой новичок. Глаза Бела светились не только любовью. Да. Нельзя любить ее всей душой, не любя также и ее щедрое, безразмерное, расточительное дарование. Никакой ревнивый любовник, жадный и эгоистичный, не смог бы совладать со всем этим. Этот дар необходимо отдавать всему миру или заглушить его источник. Майлз посмотрел на Катриону и подумал о ее оставленных на Барраяре великолепных садах, по которым она так скучала.
