Грязь — это материя, угодившая не на своё поле.
Мысль — это дух, угодивший не на своё поле.
Материя есть дух; следовательно, мысль есть грязь.
Так утверждал мудрец, уверенный в своей правоте, не зная, что [для него] любое поле — чужое.
Ибо до тех пор, пока ПОЛЕ не дополненно [буквой] Т, оно не станет ПОЛЁТом.
Без креста роза роняет лепестки, крест без розы — жалкая палка.
Чти же Розовый Крест и мистерию Двух-в-одном!
И чти Его, поклявшегося на твоём святом Т, что Единое не пребудет Единым, кроме как и до тех пор, пока оно Двояко.
Я рад, что ЛАЙЛА далеко; так ни одно сомнение не омрачит любви [нашей].
КОММЕНТАРИЙ
Название главы подразумевает Двух-в-одном, ибо Орниторинх[59] двояк, он [похож] и на птицу, и на млекопитающее; кроме того, он живёт в Австралии, как и сама Лайла, и поэтому избран как бы её символом. Сама глава представляет собой речь в защиту Вселенной. Стихи 1–3 повторяют известный парадокс, [только] в эпиграмматической форме. Стих 4 связан со [стихами] Книги Закона I:52: под «полем» подразумевается Пространство; в этом [стихе] отрицается однородность Пространства; однако если «поле» (англ. PLACE, место) дополнить буквой «Т», наподобие того, как Лингам дополняет Йони, — то мы получим слово «полёт» (англ. PLACET, 'уместно'). Далее это разъясняется в стихах 6 и 7; вещи необходимо разделять, чтобы они могли испытать радость воссоединения. Предпоследний стих — парафраз Книги Закона I:28–30. Пример из жизни, взятый в качестве последнего стиха, напоминает известную пословицу: 'Разлука смягчает сердца' (P.S. Кажется, я ощущаю лёгкий приступ печали).
(Следует заметить, что философ, обнаружив в [нашем] силлогизме ошибку 'quaternus terminorum', при попытке исправить её, т. е. сократить число понятий до трёх, неизбежно впадёт в другую — 'non distriputia meaii'. Можно было бы попробовать применить здесь [метод] квалификации (или квантификации?) сэра У. Гамильтона, однако тогда юмор этой главы стал бы окончательно непонятен читателю из Ошкоша,[60] для которого, судя по всему, и писалась эта книга.)
58
Оглоед[61] я, гиена; я голодаю и плачу. Люди же думают, что это смех — ха! ха! ха!
Нет ничего Подвижного или Неподвижного под твердью небесной, на чём я мог бы начертать тайные знаки души моей.
Да, и если бы спустили меня на канатах в глубочайшие пещеры и ямы Вечности, не найдётся такого слова, ни даже первого шёпота Посвящавшего [меня] в ухе моём, чтобы выразить: да, я боюсь Рождения, [этого] жалобного плача Ночи!
Мука смертная! Мука смертная. Свет во мне 'вскармливает' тени; песня во мне — немоту.
Адепты бессмертны; и всё же они умирают — Они умирают от невыразимого СТЫДА; они умирают, как умирают боги, от ПЕЧАЛИ.
Выдержишь ли ты до конца, о брат PERDURABO, о Свет в Бездне? У тебя — завершающий камень Царского Свода; и всё же Ученики, вместо того чтобы лепить кирпичи, засовывают соломинки себе в волосы и думают, что они — Иисус Христос!
О невидимая трагикомедия ВЕЛИКОГО ДЕЛАНИЯ!
КОММЕНТАРИЙ
Аггей — [это имя носил] не только известный еврейский пророк, но и Второй Помощник [в Капитуле] одного из отделений Royal Arch Masons.[62] В этой главе автор в форме некоего потока мысли жалуется на неспособность выразить себя [полностью] или увлечь других за собой, к Свету. В стихе 1 он объясняет, что тот сардонический смех, который почти что сделал его знаменитым, есть в действительности выражение именно этого чувства. Стих 2 напоминает об обязанностях [человека], принятого в масонские Ученики. Стих 3 описывает церемонию Восхождения в Королевской Архимасонской Ложе. Посвящённый поймёт, что речь здесь идёт о важнейшей [невидимой] тайне данной ступени. Стихи 4–6 выражают ту боль, перед которой Гефсимань и Голгофа — всего лишь нарыв на пальце. В стихе 7 эта боль прерывается сардоническим или циническим смехом, о котором уже говорилось выше. И, наконец, последний стих в своей благородной простоте описывает само Великое Делание, радостное от простоты своей, высочайшее от искусности, от силы страсти и восторга, им вызываемого. (Заметь, что слова «страсть» и «восторг» служат символами йони и лингама.)
59
Помощи нет в небесах — там лишь бардак, где теряешь душу.
Если Астак[63] не спит, омары и крабы вылезают на сушу.
Гомо Сапиенсу, сосущему небо и нёбо,
Недостаёт спокойствия бессмертной амёбы.
Нажитое протоплазмой от радости движения
Разоряется от слабости земного притяжения
И, хотя материи, уму и духу некуда спешить
Природа требует своё: пора платить.
Будь у меня, который не я, свободный выбор,
Ещё не известно, кто бы из борьбы выбыл:
Великий Будда или моя беспрсветная пьянка.
