Он перевернулся на живот и грохнул обеими руками по обломкам, так что они зазвенели и раскатились, рассыпались в стороны. И, приподнявшись на локтях, он вдруг начал хрипло и яростно декламировать:
И вечный бой! Покой нам только снится.
И тут же выплыла из подсознания вторая строчка, неожиданная, как крик в тишине:
И пусть ничто не потревожит сны.
А вместе с ней – еще две, удивительные, но уже мягкие, тихие:
Седая ночь, и дремлющие птицы Качаются от синей тишины.
Чьи это стихи? Он не мог вспомнить, но они возникли и теперь стучали в мозгу настойчиво и безжалостно:
И вечный бой! Атаки на рассвете, И пули, разучившиеся петь.
Кричали нам, что есть еще бессмертье, А мы хотели просто уцелеть.
Простите нас, мы до конца кипели, Мы падали на низенький бруствер.
Сердца рвались, метались и храпели, Как лошади, попав под артобстрел.
А последнее четверостишие, пронзительное и страшное, разорвалось в мозгу, как бомба:
Скажите там, чтоб больше не будили!
И пусть ничто не потревожит сны, – отчаянный, истошный вопль, переходящий в хрип. И сразу – совсем другая интонация: крик сменяется на шепот, строчки пронизаны болью, и из них текут, текут так долго сдерживаемые слезы:
Что из того, что мы не победили?
Что из того, что не вернулись мы?[Стихи Иосифа Бродского.]
Геннадий поднялся, кривясь от боли, брезгливо отряхнул прилипшие к телу мелкие стеклянные крошки и проковылял к окну. Стихи его потрясли. Он вспомнил теперь, откуда их знает. Эти четыре строфы читал Ленька в день их последней встречи. А у Геннадия была странная особенность: он иногда помимо воли запоминал с фотографической или, если угодно, с магнитофонной точностью какие-нибудь формулы, стихи, целые куски газетного, художественного или научного текста. Это случалось обычно в те, особенно важные для него дни, когда сосредоточивалась в мозгу вся интеллектуальная энергия. И тот слякотный октябрьский денек – кафе, разговоры, прощание на улице Горького – был именно таким.
А Вадим, вспомнил Геннадий, еще все долбил тогда про Кэрола Джойса. Да, про Джойса… Про Джойса тоже было что вспомнить.
Накануне, то есть месяц назад, Геннадию случайно попалась на глаза заметка в газете «Труд» с любопытным названием 'Последний аргумент идеализма'.
'Филадельфия, 25 октября, – так начиналась заметка. – Здесь во время лекции в Университете один из крупнейших физиков-теоретиков, видный представитель современной буржуазной философии, автор нашумевшей теории параллельных миров профессор Кэрол Д. Джойс застрелился в присутствии тысячной аудитории. Перед этим он заявил, что, как следует из его теории, смерть тела не является смертью духа, который есть не что иное, как информация, записанная в мозгу. Информация эта и переписывается якобы в момент смерти в некий параллельный мир, где души вновь обретают тела. Джойс также подчеркнул, что намерен вернуться в этот мир, как только сумеет найти метод 'обратной перезаписи', но срок своего возвращения назвать не решился. Медицинская комиссия, проводившая обследование Джойса непосредственно перед лекцией, подтвердила слова ученого о его абсолютном физическом и психическом здоровье. Примечательно, что пять человек из зала тут же последовали примеру Джойса. Четверо из этих пятерых оказались учениками профессора'.
Далее в заметке перечислялись заслуги Джойса как ученого-физика и выражалось сожаление по поводу его бессмысленных исследований в области теории параллельных миров, приведших ученого к трагическому финалу. Заканчивалась заметка так: 'Идеализм во все времена был кровожаден. В средние века еретиков пытали и жгли на кострах. А сегодня, когда идеалистическому взгляду на мир уже подписан смертный приговор, апологеты отмирающих теорий пускают в ход последний аргумент – они уже готовы самоуничтожиться лишь для того, чтоб попытаться доказать невозможное'.
Месяц назад (или все-таки сутки назад?) – в общем тогда, когда он прочел эту заметку, Джойс был ему смешон и жалок, он был почти на стороне журналиста из газеты «Труд». Теперь же он с уважением подумал не только о Джойсе как об ученом, но и его последнем поступке.
Американец оказался честнее: просто пустил себе пулю в лоб, не пытаясь искать, как Бариков, каких- нибудь хитрых способов перехода в иной мир.
Геннадий стоял, упершись руками в подоконник, и смотрел вниз. За окном все так же бесшумно и обреченно падал снег. Снежинки долетали до мокрого асфальта и таяли, прижавшись к нему. Во двор въехала черная «Волга». Из «Волги» вышел человек, одетый во все черное, прошел по белой, запорошенной траве, оставляя на ней черные следы, и скрылся в подъезде.
Геннадий вытянул шею и принялся ловить губами снежинки.
9. Закон Луча
В комнату вошел Джойс.
– Здравствуйте, Геннадий. Мне рассказал про вас Мирослав, и вот я уже здесь.
Все это было сказано на весьма чистом русском языке, и Геннадий, ответив на приветствие, не преминул удивиться.
– А, – махнул рукой Джойс, – здесь это элементарно, язык изучается за несколько дней. Вы это еще освоите. Перейдем к делу. Меня интересует ваш УАН. Ланьковский сделал очень похожую штуку у себя в Гдыне, а я собрал почти то же самое там, в Миннесоте. Мы уже обменивались опытом, поэтому смотреть обе конструкции не имеет смысла.
Достаточно одной. Гдыня ближе Миннесоты. Есть предложение лететь туда. Марина не возражала, и
