Она подошла и села напротив.
– Чаю хочешь?
– Хочу.
Он удивленно взглянул на нее: обычно подчиненные отказывались. Правда, он вызывал их не для чаепития, а для выволочки. Сейчас ему не оставалось ничего, как достать из стенного шкафа второй стакан.
Он обождал, пока Джин сделала несколько глотков, и спросил:
– Куда ты ездила?
– Мне надо было.
– Я не спрашиваю «зачем», я спрашиваю «куда»?
Она взяла тартинку и повторила:
– Мне надо было.
– Значит, не хочешь говорить?
– Не хочу.
Он не привык к таким ответам и снова удивленно посмотрел на нее. А она спокойно – или гак казалось? – продолжала пить чай.
– Собираешься снова ехать?
Джин положила на стол недоеденный кусочек тартинки, отодвинула чай и уставилась на шефа.
– Моя поездка не касается работы.
Он хотел сказать, что уж это он в состоянии сообразить. Разговора с девчонкой, каким Грегори представлял его себе – она должна была осознавать, что ее благополучие, ее будущее зависит от него, – не получилось. Все свелось к тому, что он подал ей чай, а она на все вопросы отвечала «нет». Продолжать такую беседу не имело смысла. Пусть поработает, может, поумнеет.
– Если вздумаешь снова поехать, предупреди, – сказал он.
Джин опять не соизволила сказать «да». И он знал, что в следующий раз она скорее всего тоже не станет никого предупреждать…
Рита немедленно подошла к ней:
– Чего он хотел?
– Мы пили чай.
Рита грустно улыбнулась.
– Девочка, не морочь себе голову. Он хотел знать, куда ты ездила! – Джин собралась било спросить, откуда Рите об этом известно, но Рита продолжила: – А ты заупрямилась, не сказала, верно? – Она выжидательно посмотрела на Джин. Не дождавшись ответа, договорила: – Грегори не насильник. Он боится жены и вообще трус. Но если ему не уступают, он запросто выгоняет с работы. Хозяин ресторана не станет тебя защищать. Для него шеф-повар важнее…
Грегори больше не приглашал Джин пить чай, но она ловила на себе его раздевающие взгляды. Хорошо помнив, как поступает шеф с женщинами, которые «не уступают», сдаваться все же не собиралась. Она больше не надевала «мини», заменив короткую юбку брюками, а поверх блузки накидывала халат. Фрэнк заметил эту перемену. Но Джин ничего не объясняла. Все равно он не мог помочь. Да и в чем помогать? Заставить шефа перестать смотреть на нее?
Если б не Грегори с его влажными глазами, Джин была бы довольна повышением по службе. В моечной она оставалась один на один с грязными кастрюлями. Никого и ничего, кроме жирной горячей воды, пара, запотевшего кафеля и неприятного запаха объедков.
В кухне тоже была мойка. Но здесь мыли хрусталь, фарфор, серебро… Все сверкало чистым, сухим блеском. Забегали официанты. Заполняли подносы тарелками, чашами, соусницами с кулинарными шедеврами шефа, от которых исходил аромат, способный пробудить аппетит у мертвого. Сдавая заказ и получая заказанное, официанты сплетничали о гостях. Большинство посетителей были завсегдатаями. Их любовницы, их жены, их успехи и неуспехи на киноэкране, в театрах и в постелях были достоянием обслуживающего персонала, будь то парикмахер, горничная или официант, откупоривающий шампанское и подающий салат.
Когда на кухне появлялся Арчи, распространяющий флюиды дорогого дезодоранта, забивавшего ароматы еды, кто-нибудь обязательно интересовался его успехами у пожилых клиенток. Тот многозначительно улыбался и уходил, неся на поднятой руке тяжелый поднос и по-бабьи вихляя узкими бедрами. В раскрывшиеся на мгновение двери врывалась музыка и тотчас смолкала. Шеф, поглядев вслед, брезгливо ронял:
– Альфонс…
Каждый вечер, придя из ресторана. Джин доставала записную книжку и зачеркивала число. Когда оставался один день до свидания со Стивом, она сказала Рите:
– Завтра я уезжаю.
– Грегори скажешь?
– И не подумаю.
– Скоро вернешься?
– Мне бы хотелось – никогда.
– Ты в чем-то не уверена?
