Беринсон перешел на английский, как только они покинули стены полицейского участка.
- Я поеду сейчас к Ноаму, - сказал он, - и мы обсудим, как вести расследование. На то, что Михаила отпустят под залог, надежды мало, это убийство, а по таким делам судьи обычно не рискуют. Я очень надеюсь на то, что Берман не станет копать достаточно глубоко. Я имею в виду - по знакомству Михаила с убитым. Прокуратуре тоже невыгодно искать тут глубинную подоплеку, это только затормозит расследование, им это ни к чему. Дело предельно ясное. Защите остается одно: доказывать, что Гинзбург действовал по инструкции. Непреднамеренное убийство.
- То есть, - сказал Анисимов, - если удастся убедить суд, что Гинзбург действовал по инструкции, то его могут и оправдать?
- Вряд ли, - покачал головой адвокат. - Проблема в том, что Михаил видел Кахалани раньше. Если говорить откровенно, мы можем надеяться на три года с возможностью условно-досрочного освобождения после отбытия двух третей срока.
- Два года... - разочарованно протянул Карпухин, поняв лишь эти два слова.
- Убийство, - сказал Беринсон, - все равно ведь это убийство.
Они подошли к посольской машине, надо было прощаться - точнее, договариваться о следующем месте и времени встречи, ясно было, что встречаться им теперь придется часто. Скорее всего, каждый день.
- Да! - сказал адвокат неожиданно и, сунув руку в брючный карман, достал маленький смятый листок. - Это против правил, господа, и в другой раз я не стану...
- Что это? - потянулся к листку Анисимов.
- Сейчас, - сказал Беринсон, расправил листок на ладони, заслонившись то ли от солнца, то ли от попутчиков, подумал и протянул листок Карпухину. - Это вам. Лично.
Карпухин взял расправленную адвокатом бумагу размером с восьмушку обычного тетрадного листа. Вверху твердым почерком было написано: 'For Semion Karmadanov, privately'.
- Что это? - повторил Анисимов. Карпухин повернулся к нему спиной.
На листке были две колонки чисел, в каждой колонке по шесть чисел, в основном, семизначных, но были и трехзначные - в верхней строке: 493 и 185. Что это могло значить? Если Гинзбург обращался к Карпухину, а не к представителю посольства, то означать это могло только одно: написанное каким-то образом имело отношение к 'Грезам'. И следовательно...
- Извините, Николай Федорович, - сказал Карпухин, опуская листок в карман, - это действительно личное.
- Вообще-то, - прищурившись и с плохо скрытой угрозой произнес Анисимов, - я могу потребовать... Вы тут, мягко говоря, никто...
- Не будем спорить, - примирительно сказал Карпухин. - Скорее всего, даже наверняка, без вашей помощи мне все равно не обойтись. Но я хотел бы сначала подумать, это ведь не возбраняется?
- Вот что, - решительно сказал адвокат по-русски, - мне много дел. Я иду, а вы тут... Кстати, господа, никакого я не видел. В руке не держал. Всего хорошего. Будем на связи.
- Это что-то, связанное с 'Грезами'? - понимающе спросил Анисимов, когда Беринсон отошел. - Даже если так...
- Не знаю, - откровенно признался Карпухин. - Может быть... Вы дадите мне день?
- Здесь мой мобильный телефон, - Анисимов протянул Карпухину визитку. - Позвоните сразу, когда...
- Хорошо, - кивнул Карпухин.
- Александр Никитич! - услышал он и, обернувшись, увидел бежавшую к ним Юлю.
Карпухин не возлагал надежд на свои дедуктивные способности и, тем более, на свои отсутствовавшие таланты в области криптографии. Но не попытаться он считал ниже своего достоинства. К тому же, вопрос был, по его мнению, совсем в другом: Гинзбург передал листок именно ему, значит, предполагал, что Карпухин поймет написанное правильно. Может, на самом деле все очень просто?
Руфь плескалась в ванной, а больше никого дома не было - Роза повезла Симу в какой-то местный клуб, где собирались продвинутые подростки, демонстрировавшие друг другу свои недюжинные таланты в самых, как сказано было, разных областях человеческой деятельности. 'В употреблении наркотиков, например', - заметила Руфь, на что Роза сухо отозвалась: 'Это не талант, а комплекс'. Мирон уехал на работу с утра, время от времени звонил и спрашивал, что слышно о Гинзбурге, будто тот был его давним приятелем.
Карпухин расправил листок на столе, пригладил ладонью и долго внимательно изучал столбики чисел, ничего не говорившие ни его сознанию, ни, по-видимому, интуиции, поскольку она и не думала подавать голос. Что-то простое, - повторял он про себя, - что-то очень простое...
Это не шифр, для шифрованного текста здесь слишком мало чисел, если только не принять, что каждое число соответствует какому-то блоку сведений, и, если так, то без кодовой таблицы делать тут нечего.
О чем хотел бы Гинзбург сообщить человеку, связанному с 'Грезами'? Он, конечно, надеется, что выйдет на свободу, но понимает, насколько эта надежда эфемерна, и значит... Карпухин с самого начала, только взяв в руки листок, подумал, что Гинзбург хочет, чтобы в 'Грозах' узнали о его новых идеях, о том, с чем он мог бы прийти к Карелину. Однако, двенадцать чисел - не описание идеи, это тоже понятно.
Значит, сведения о месте, где хранится информация. Это тоже пришло Карпухину в голову практически сразу. Вопрос в том...
Компьютер. Конечно, Гинзбург все хранил в своем компьютере - на жестком диске или на сидишках. Прощаясь недавно с Юлей у дома Гинзбургов, Карпухин спросил ее, конечно, есть ли у свекра компьютер. Естественно, ответ был положительным: лет еще семь назад он приобрел в кредит лэптоп и возился с ним все время, когда бывал дома.
Попытавшись что-то скомбинировать из двенадцати чисел и поняв, что заниматься этим можно до морковкина заговения, Карпухин решил все-таки обратиться за помощью к Юле, хотя и понимал, что, скорее всего, нарвется на отказ.
- Юля, - сказал он, услышав в трубке звонкий голос, - это Карпухин.
- Да, - сказала она, - извините, я разговариваю с Беринсоном по другому телефону.
- Есть что-то новое?
- Нет, извините...
- Я перезвоню.
Не ответив, Юля отключила связь.
Не будет она говорить со мной, - понял Карпухин. Ни она, ни Маша, жена Гинзбурга, ни, тем более, сын, с которым, похоже, говорить было и вовсе бессмысленно. Карпухин сложил листок, спрятал в бумажник и принялся надевать сандалии, крикнув:
- Руфочка, я поеду к Гинзбургам в Тель-Авив! Когда вернусь - не знаю.
- Не заблудись! - отозвалась Руфь, прикрутив воду.
Вообще-то, Карпухин рисковал - дома у Гинзбургов он мог застать одного Игоря или вовсе никого, но разговаривать по телефону тоже не было смысла, и ему повезло: дверь открыла Юля, а за столом в гостиной расположился мужчина лет тридцати, совершенно лысый, но с коротенькой черной бородкой клинышком. На мужчине была майка с изображением башен-близнецов и надписью REMEMBER и мятые длинные шорты - типичная израильская летняя одежда. На столе лежал раскрытый ноутбук, на экране которого Карпухин разглядел довольно мелкий ивритский текст.
- Это Ноам Мейер, частный детектив, - сказала Юля. - Он не понимает по-русски, и вообще-то...
- Я не помешаю, - быстро сказал Карпухин. - Если что-то очень важное, вы мне переведете? Потом... у меня к вам будет одно дело... Важное.
Юля показала Карпухину на диван, и он сел, оказавшись у детектива за спиной, но зато на глазах у Юли, пожелавшей, видимо, не выпускать гостя из поля зрения.
Мейер заговорил о чем-то, Юля слушала и коротко отвечала, в промежутках между ответами успевая сообщать Карпухину короткими фразами:
- Маша в полиции, дожидается свидания... Игорь с Аркашей гуляют на набережной... Я им сказала,
