болезненные чувства Айрин. Мы начали с мучительного чувства вины, нередкого у людей, понесших тяжелую утрату. Я однажды лечил вдову, которая в течение многих недель не отходила от мужа, лежавшего в больнице без сознания. Один раз она отлучилась на несколько минут — сбегала в больничный киоск за газетой, и за это время ее муж умер. Она несколько месяцев терзала себя за то, что покинула мужа. Айрин тоже проявляла неистощимую заботу о Джеке: она ухаживала за ним с невероятной преданностью и отвергала мои настойчивые советы — дать себе отдых, поместив Джека в больницу или наняв сиделку. Вместо этого Айрин взяла напрокат больничную койку, поставила ее у своей кровати и спала рядом с мужем до дня его смерти. И все равно она не могла избавиться от мысли, что должна была сделать большее:
— Я не имела права от него отходить. Должна была делать больше, быть нежнее, ласковее, ближе.
— Может быть, этим чувством вины вы отрицаете смерть, — настаивал я. — Может быть, этим «Я должна была делать больше» вы на самом деле хотите сказать, что могли бы предотвратить его смерть, если бы что-то делали по-другому.
Возможно, отрицание смерти лежало в основе и многих других иррациональных убеждений Айрин: она единственная причина смерти всех тех, кто ее любил; у нее дурной глаз; у нее черная, токсичная, смертельная аура; она — зло, она проклята; ее любовь смертоносна; кто-то или что-то наказывает ее за какое-то непростительное преступление. Возможно, все эти убеждения служили ей для того, чтобы замаскировать жестокую действительность. Если бы Айрин в самом деле была проклята или несла ответственность за чужие смерти, это означало бы, что смерть не является неизбежной; что ее причина кроется в людях, что ее можно предотвратить; что существование — не игра случайности; что человека не швыряют в мир совершенно одинокого; что космос опирается на законы, пусть даже непостижимые; что вселенная наблюдает за нами и судит нас.
Со временем Айрин стало легче открыто говорить о своем экзистенциальном страхе. Она смогла переформулировать причины своего нежелания строить отношения с новыми людьми, особенно с мужчинами. Раньше она утверждала, что не хочет привязываться к людям, в том числе ко мне, чтобы избежать боли новых потерь. Теперь же стала понимать, что боялась не просто потери, а любых напоминаний о непрочности жизни.
Я познакомил Айрин с некоторыми взглядами Отто Ранка на людей-«жизнефобов». Ранк писал, что «некоторые люди отказываются брать жизнь взаймы, чтобы не оказаться в долгу у смерти». Ранк, ученик Фрейда, знакомый с экзистенциализмом, в точности описал дилемму Айрин.
— Посмотрите, как вы отказываетесь от жизни, — выговаривал я ей, — бесконечно сидите у окна, избегаете страстей, избегаете привязанностей, окружаете себя вещами, напоминающими о Джеке. Вам не стоит ездить в океанские круизы. Таким подходом вы испортите себе всю поездку. Зачем вкладывать во что-то душу, зачем заводить друзей, зачем кем-то интересоваться, если круиз все равно кончится?
То, что Айрин теперь была готова принять собственную смертность, предвещало разительные перемены. Раньше она говорила о тайном обществе людей, потерявших близкого, а теперь — о другом (частично перекрывающемся с первым) обществе просвещенных, которые, как выразилась Айрин, знают, что их ждет впереди.
Из всех перемен, происшедших в Айрин, меня больше всего радовала проявившаяся в ней готовность ко взаимодействию со мной. Я был для нее важен. В этом я не сомневался: бывало, месяцами подряд она говорила, что живет только ради наших встреч. И все же, как бы мы ни были близки, я часто думал, что мы сталкиваемся лишь по касательной; что нам еще ни разу не удалось достичь подлинной встречи «я — ты». Айрин пыталась, как сама говорила на ранней стадии нашей терапии, держать меня вне времени, знать обо мне как можно меньше, притворяться, что у меня нет истории жизни с началом и концом. Теперь все изменилось.
В самом начале нашей терапии Айрин, гостя у родителей, нашла старую книжку с картинками, «Волшебника страны Оз» Фрэнка Баума, которую читала в детстве. Вернувшись, Айрин сказала мне, что я поразительно похож с виду на волшебника страны Оз. Теперь, после трех лет терапии, Айрин снова посмотрела иллюстрации и нашла, что сходство не такое уж и большое. Я почувствовал, что происходит что-то важное, когда она стала размышлять вслух:
— Может быть, вы не волшебник. Может быть, — продолжала она, словно обращаясь к самой себе, — мне нужно принять вашу идею, что мы лишь попутчики в этой жизни, и оба слушаем, как звонит колокол.
И у меня не осталось никаких сомнений, что наша терапия вступает в новую фазу, когда, на четвертом году, Айрин вошла ко мне в кабинет, посмотрела прямо на меня, села, опять посмотрела на меня и произнесла:
— Ирв, очень странно: мне кажется, вы как-то уменьшились.
Урок 7. Отпуская
Наша последняя встреча была ничем не примечательна, за исключением двух деталей. Во-первых, Айрин позвонила, чтобы уточнить, когда мы встречаемся. Из-за расписания операций Айрин время наших встреч часто менялось, но никогда, ни разу за пять лет, она его не забывала. Во-вторых, прямо перед встречей у меня страшно заболела голова. Поскольку у меня очень редко бывают головные боли, я заподозрил, что это каким-то образом связано с опухолью мозга у Джека — та впервые дала о себе знать именно жестокими головными болями.
— Мне всю неделю не давала покоя одна мысль, — начала Айрин. — Вы собираетесь что-нибудь писать о нашей совместной работе?
Я не думал писать об Айрин, а в то время планировал работу над романом. Я сказал ей об этом и добавил:
— В любом случае я никогда не пишу о терапии по таким свежим следам. Работая над «Палачом любви», я обычно ждал несколько лет после окончания терапии каждого пациента, прежде чем написать о ней. И поверьте мне, если даже я когда-нибудь соберусь о вас написать, я попрошу у вас разрешения еще до начала…
— Нет, нет, Ирв, — перебила она меня, — я не боюсь того, что вы напишете. Я боюсь, что вы
В недели после окончания терапии я не только скучал по Айрин, но снова и снова ловил себя на желании написать о ней. Скоро у меня пропал интерес к другим писательским проектам, и я начал делать наброски плана, сначала беспорядочно, потом все более целеустремленно.
Через несколько недель мы с Айрин устроили последнюю, контрольную встречу. Айрин тяжело переживала прекращение наших отношений. Например, ей снилось, что мы все еще встречаемся; она вела со мной воображаемые беседы, мое лицо мерещилось ей в толпе, и чудилось, что мой голос ее окликает. Но ко времени нашей встречи скорбь, вызванная окончанием терапии, уже прошла, и Айрин наслаждалась жизнью, принимая себя и окружающих. Особенно ее поражали перемены в зрительном восприятии: все опять стало объемным, а до того несколько лет окружающее казалось ей набором плоских декораций. Более того, отношения Айрин с мужчиной по имени Кевин, которого она встретила за несколько месяцев до окончания терапии, не только закрепились, но и процветали. Когда я упомянул, что передумал и теперь хочу написать ее историю, Айрин обрадовалась и согласилась читать мои черновики в процессе работы.
Через несколько недель я послал Айрин черновик первых тридцати страниц и предложил встретиться в кафе в Сан-Франциско, чтобы обсудить их. Входя в кафе и оглядываясь в поисках Айрин, я напрягся — совершенно непонятно, почему. Я заметил Айрин раньше, чем она меня, и не сразу подошел к ней. Я хотел издали насладиться ее видом — пастельным свитером и брюками, непринужденной позой, в которой она потягивала капуччино и просматривала местную газету. Я подошел. Увидев меня, Айрин встала, мы обнялись и расцеловали друг друга в щеки, совсем как старые добрые друзья — какими мы, по сути, и были.
