общем, и не был против продолжения перепалки: на столь оживившегося Ягута стоило посмотреть, а состязание в красоте с кхонгками та же Янира, к примеру, уж точно бы не проиграла.
Разговор свернул в неспешное русло расспросов о жизни и здравии тех или иных родов, удачной и неудачной охоте, все возрастающих трудностях добычи руды, укреплении шахт после весенних оползней и тому подобное.
Илуге с некоторым интересом разглядывал Алию. Она была невысокой, как все кхонгки, волосы строго забраны под покрывало. Лицо широковатое, крупные, яркие, красиво изогнутые губы, казалось, вот-вот разойдутся в улыбке. Глаза в длинных стрельчатых ресницах, аккуратный носик с россыпью веснушек. Что- то в ней было такое, от чего при одном взгляде на нее светлее становится. Хороша кхонгка, повезло кому-то из братьев Ягута. Но ведь что-то было и кроме того… От него не укрылся их первоначальный обмен взглядами, а воображение дорисовало недостающие детали: Ягут, поди, влюблен, – или был влюблен, в невесту (жену?) брата. Потому и ушел к джунгарам. Так оно, по крайней мере, все сходилось. Иначе отчего бы сыну вождя уходить в чужое племя простым кузнецом? Правда, Илуге себе и представить не мог этого огромного огненноглазого угрюмца влюбленным, – Ягут казался неподвластным этим глупостям, словно покрытый мхом старый валун кхонгских гор. Может быть, была и другая причина…
В массивную деревянную дверь постучали, и Илуге удивленно обернулся на звук: степняки, с их кожаными пологами, перед входом обычно покашливали, предупреждая хозяина о своем приходе.
На пороге появился еще один кхонг, – старый, заросший длинной сивой бородой с въевшейся в нее сажей. Он был не слишком высок, но грудная клетка выпирала бочкой, а руки, заскорузлые, словно клещи, казались чересчур длинными.
– Садись, Инсэ, – Мэргэн приветливо кивнул, сделал знак жене, – Вот, познакомься: угэрчи Илуге пришел просить твоей помощи в большом деле.
– А, мальчик из косхского кургана, – речь старика была уже нечеткой, однако глаза смотрели зорко, – Не боишься снова под землю-то лезть? Это не всякий, кхе-кхе, любит…
Илуге вздрогнул: глаза старика оказались проницательными.
– Принес ли? – осведомился Мэргэн, и Инсэ вытащил из-за пазухи какие-то корявые, осыпающиеся трухой пластинки.
– Принес. Кое-что от стариков собрал, кое-что сам нарисовал, – прокряхтел Инсэ, – Память меня, как ноги, еще не подводит…
' Ты в этом уверен, старик?' – с тревогой подумал Илуге. Этот Инсэ, верно, зим на двадцать старше Мэргэна, а и тот мальчиком не выглядит…
На пластинках из кедровой коры Илуге увидел какие-то прочерченные золой линии, – изогнутые, переплетающиеся, испещренные знаками.
– Смогу ли я их понять? – сосредоточенно нахмурив брови, спросил он.
– А я с тобой внука пошлю, – ухмыльнулся старик беззубым ртом, – Эй, Донгай!
В дверь ступил мужчина лет тридцати, слегка сгорбленный, словно бы и ему на плечи давила тяжесть, с близко посаженными глазами. Мужчина уставился на пришельцев недоверчиво.
– Опасное дело, – поприветствовав хана, он ткнул в пластинки, – Здесь планы только ближних ходов, а дальних нет, – сгорели тогда вместе с кузней.
– Все свое войско я не поведу, – медленно сказал Илуге, – Сколько человек…сможет пройти?
– Ты, угэрчи, побольше народу бери, – оскалился кхонг, – Иной путь раздваивается, потом растраивается, и так дальше, а что там – тупик или выход – где нам знать?
– Лошадей придется оставить. Всех, – пророкотал Ягут, одарив пришельца тяжелым взглядом, отчего тот сразу замолк, – Я, конечно, в шахтах бывал давно, а помню, что кое-где придется спускаться по одному на лебедке. Так?
– Так, – неохотно согласился Донгай.
– Хорошо, – Илуге осторожно прижал обе ладони к гладкой поверхности стола, – Когда мы сможем… начать спуск?
– Да хоть завтра, – фыркнул Донгай, – Да только, угэрчи, ты еще на солнышко-то погляди. Потом долго его не увидишь.
Илуге отобрал пятьдесят человек. Пока. Чонрага оставил у кхонгов, даже уговаривать не пришлось – до того тот стакнулся с местными кузнецами, которых Ягут собрал по этому поводу на целый совет. Пришло их два десятка – огромные, угрюмые, с мощными узловатыми руками. Илуге и половины из того, что они говорили, не понял. Однако между собой они, похоже, нашли общий язык. Привычную косноязыкость Чонрага как рукой сняло, когда он начал показывать и рассказывать. Как обычно, перестарался при демонстрации – громыхнуло так, что горы задрожали. Однако кхонги и ухом не повели – наоборот, будто даже обрадовались. Обещали достать серы и пожертвовать драгоценной селитрой, которую, как объяснили Илуге, добывать было долго и хлопотно. Селитру, ее еще называли ' куаньлинским снегом', применяли при чернении оружия, а изготовляли из отходов скотобоен. Илуге было непонятно, как может гореть трупная слизь, но расспрашивать не стал – пусть делают свое дело, а он будет делать свое.
Донгай, хоть и был неприветлив, оказался дельным помощником: первое, что он приказал сделать – прицепить к поясам длинные мотки веревок. И каждому за спину приладил тючок с обмотанными паклей и обмакнутыми в жир колышками.
– Ни в коем случае не выпускать из рук веревку, – велел он, – Дойдем так далеко, как я знаю, а дальше – будем посылать людей в каждый проход по четверо-пятеро. Дело будет долгое. И чтобы тихо – горы гостей не любят.
От этих слов у каждого, верно, по спине пробежал холодок.
Они вошли в широкую пещеру, которая, будто откос у реки ласточкиными гнездами, была изрыта десятками тоннелей. Илуге с тоской посмотрел на кусочек неба, таявший за спиной. Он взял факел, кивнул Янире, шедшей следом, вздернув подбородок.
'Тоже боится'. Третьим он попросил пойти Ягута, – на всякий случай. Зажатая между их спинами, Янира казалась маленькой и хрупкой.
Донгай уверенно свернул в центральный ход, в котором Илуге мог пройти, не согнув головы. Факел в его руке зачадил.
– Дальше воздуха будет все меньше, – бросил он через плечо, – Пусть дорогу освещает только каждый десятый.
Один за другим они исчезали в каменной толще. Илуге уже сейчас начало казаться, что он задыхается. Тоннель отчетливо вел вниз, рядом на стенах, серебристо взблескивая, ровным шершавым слоем оседал иней. Под ногами шуршали влажные, осклизлые камни, – и кроме них и звука дыхания, – ничего. Люди, шедшие за ним следом, в молчании шли следом, неровными рывками натягивая веревки.
Тоннель кончился довольно быстро, пересеченный горизонтальным. Донгай свернул по нему налево, прошел немного, и отыскал следующий проход, куда более узкий.
Потом еще один. И еще.
Илуге почувствовал, что теряет ориентацию в этой молчаливой, давящей темноте.
– Если заплутаем, веревка выведет нас на поверхность, – негромко сказал Донгай, видимо, уловив отголоски его страха.
' А если кто-то случайно оборвет веревку…'
Время тянулось бесконечно. Привыкший ориентироваться по солнцу, Илуге не мог уже сказать, сколько они идут. Должно быть, наверху уже наступила ночь. Тоннели сменялись тоннелями, уходившими вверх и вниз на разных уровнях. Некоторые выглядели совсем заброшенными, а некоторые отвесно уходили вниз, как черные дыры в земле, где на дне свет факела выхватывал масляно блестевшую воду. Иней почему-то исчез, и вода теперь была повсюду – хлюпала под ногами, мерными каплями срывалась с потолка, холодком затекая за ворот. Иногда тоннели расширялись, – видимо, там, где проходили сквозь естественные пустоты, и Илуге мог видеть уходящие во тьму пещеры, наполовину засыпанные огромными валунами. В такие моменты они останавливались. Пересчитывали идущих, и Илуге видел на обращенных к нему лицах страх, смешанный с облегчением. Потом привязывали новую веревку из толстых мотков, переброшенных у каждого
