Хаммана, конечно, следует наказать – но не слишком. Так, для отвода глаз. А потом приблизить к себе. Незаметно. Хороший человек, верный.
Илуге даже моргнул, когда эта неожиданная мысль мелькнула в его голове. Должно быть, это от усталости у него уже ум за разум зашел. Он, в конце концов, отдыхал не больше своих воинов.
Оглянулся, посмотрел на их усталые лица с въевшейся грязью, на потные бока коней. Велел съехать с дороги вблизи первой же речки, – точнее, полупересохшего ручья, больше похожего на забитую рыжей глиной лужу – но и того хватит, чтобы коней напоить. Место у излучины было довольно безлюдное, – здесь, в каменистых предгорьях, деревни редки. Дождь, хвала Небу, прекратился и по такой жаре, что стояла последний месяц, это к добру – хоть немного освежит раскаленные камни.
Веки Илуге словно налились свинцом, перед глазами расплывались багровые пятна. Следом накатила усталость, да такая, что лечь бы сейчас, положить голову на седло и заснуть до самого Аргун Тайлгана! Он уже начал проваливаться в блаженную дремоту, сквозь сон слыша, как его воины устраиваются на ночлег, когда Хамман пристроился рядом с ним. Подумал вяло, что тот сильно рискует, но почти сразу заснул.
Всю ночь его мучили вязкие, душные кошмары, словно кто-то огромный и тяжелый, будто медведь- трехлетка, навалился ему на грудь и дышит жарко и смрадно. Илуге поднялся злой и разбитый, еще засветло. Его снова снедала какая-то неясная, болезненная тревожность, словно что-то нехорошее происходит или вот-вот произойдет. А потому он отобрал сотню людей, прихватил Хаммана и уехал вперед, чтобы уже к вечеру вернуться в Чод. К Янире. Ее прикосновения снимали все тревожные и мрачные мысли, что теперь так часто терзали его. Это был дар ее любви – такой неожиданный и такой желанный. Илуге даже представить себе не мог, что женщина может дать мужчине так много.
В Чод они вернулись уже почти затемно и так устали, что воины разве что не падали с коней. Бросив поводья Аргола подбежавшему дозорному, Илуге молча махнул рукой Хамману, приглашая следовать за собой: вождю мегрелов еще не доводилось бывать в Чод и расположение комнат во дворце наместника было ему незнакомо. Следует поручить Джурджагану устроить гостя.
Устроить как следует. Чтобы никто его не беспокоил, и чтобы они завтра могли спокойно поговорить обо всем наедине.
О чем поговорить? Илуге тряхнул головой, ловя ускользающую мысль, но так и не смог вспомнить, потому что как раз в этот момент из зала церемоний повился Дордже Ранг, на ходу о чем-то приглушенно беседовавший с Элирой.
Только их ему не хватало! Илуге почувствовал, как гнев снова туманит ему голову. Проклятые ургашские прихвостни!
В этот момент Дордже Ранг вдруг остановился, будто споткнувшись. Илуге почувствовал толчок, словно внутри него толкнулась большая рыбина. Его руки почему-то сами собой потянули из ножен клинок Орхоя, голова стала легкой и абсолютно пустой. Словно со стороны, он вдруг услышал свой голос:
– Стража! Схватить ургаша!
Он отчетливо увидел, как потемнели до черноты серые глаза Элиры. Его тело окончательно перестало его слушаться, мгновенно и неестественно одеревенев.
Старик стоял совершенно неподвижно, жилы на его лбу вздулись. И тогда Хамман, о котором все забыли, вдруг дико и нечеловечески завещерал, схватив себя за горло. Лицо его треснуло, словно слой старой глины на такыре, и там, внутри, под этой на глазах оползавшей маской на месте лица что-то влажное и белесое ходило ходуном. Илуге увидел, как Дордже Ранг одним огромным прыжком вдруг подскочил к мегрелу и запустил руку ему в живот. Остатки человеческого стекли с того, что только что было головой Хаммана, одежда бесформенной кучей упала наземь. Теперь в руках жреца, извиваясь и шипя, металось что-то червеобразное. И судя по ярко-красным полосам, покрывшим руки ургаша, небезопасным. На какой-то момент показалось, что жрец покачнулся и сейчас потеряет равновесие…
Дордже Ранг с протяжным выкриком выдрал руку из тела чудовища, и в то же мгновение оно, вспыхнув, пропало. Пропало и сковывающее Илуге оцепенение. Он ошарашенно уставился на свою собственную руку с занесенным мечом, потом медленно опустил его в ножны.
– Что… что это было? – хрипло спросил он.
Дордже Ранг повернулся, раскрыл ладонь. Илуге увидел на его ладони переливчатый камень. Такой же, как в рукояти его меча. Но и другой. Тот был пуст, а этот – полон, готов вместить его, принять и наполнить…
Жизнь. Жажда. Желание.
Его ноги напряглись, готовясь к смертельному прыжку. Хватит одного движения, чтобы схватить камень и перерезать старику горло…
Пальцы Дордже Ранга раскрылись, выпуская в него свет и внезапную, ввинчивающуюся в мозг ослепительную боль. Илуге упал на колени и закричал, появившиеся со всех сторон стражники бросились на Дордже Ранга…
– Илуге!
Илуге моргнул, фокусируясь на Элире. Он помнил все – и, одновременно, не понимал ничего из происходящего. Почему все набросились на старика, который только что на их глазах убил чудовище, в которое превратился Хамман!
– Стоять! – рявкнул он, да так, что стекла задребезжали. Надо сказать, это подействовало и мечи стражников, прижатые уже было к горлу Дордже Ранга, застыли над его кадыком. Илуге медленно отвел их в сторону, встретился с ореховыми глазами.
– Посмотри назад, – велел ему жрец.
Илуге оглянулся. На том месте, где он только что стоял, в дымящейся луже исчезало полупрозрачное червеобразное существо. Илуге всем телом почувствовал, как оно умирает, по одному отрывая вцепившиеся в него бесплотные щупальца. Судорожно сглотнув, он сделал шаг назад. Последнее чупальце отлепилось от его плеча и исчезло, оставив на коже противно зудящее розовое пятно.
Пытаясь трясущимися пальцами вновь нащупать рукоять, он услышал, как Дордже Ранг говорит:
– Счастлив твой бог, угэрчи. Не всякому доводится живым избавиться от гуля-цлэ.
– От кого?
– От гуля-цлэ, иначе – от гуля-личинки, – невозмутимо пояснил жрец, – Обычно они довершают начатое.
– И… что происходит? – Илуге постарался, чтобы его голос звучал ровно.
– Скорее всего, к завтрашнему вечеру степным войском командовал бы уже… кто-то другой… – мягко ответил жрец, – Кто-то, с твоим лицом и телом, но с разумом змеи, жадностью гиены и плодовитостью кладбищенского червя. Такой же, которого ты видел только что в личине твоего спутника.
Илуге передернуло. Он представил себе горящее радостью лицо Яниры…и белесые щупальца, тянущиеся к ней.
– Это…я…эта тварь пришла ко мне…через Хаммана? – спросил он, стараясь не глядеть в потрясенные лица свох людей.
– Человека по имени Хамман больше нет. Оплачьте его, – сказала Элира, ни к кому в отдельности не обращаясь, – И кто знает, скольких в ближайшие дни еще предстоит оплакать…
Ночью он не мог спать вовсе, несмотря на все уверения Дордже Ранга, несмотря на расслабляющую ванну с лепестками роз и ласки Яниры. Илуге провел ночь в кресле с бронзовыми ручками, охраняя ее сон и поминутно содрогаясь в фантомном ощущении, что его снова касается невесомая смерть, и борясь с желанием вскочить и стряхивать с себя это невидимое нечто. С потолка ему улыбалась Исмет Тишайшая, и Илуге хотелось выть в голос от понимания того, какое удовольствие ей доставляет бессильный, беспричинный, животный ужас, захлестывающий его.
К утру к него болело все тело, и ушат холодной воды, который он вылил на себя, спас положение ненадолго. Но рассвет наступил, и Илуге не мог позволить своим воинам увидеть себя вжавшимся в угол, словно затравленного зверя. Он – угэрчи. Если он позволит им увидеть свой страх сейчас, разве потом он сможет требовать от них храбрости?
Илуге постарался, чтобы утренний куаньлинский церемониал разбирания бумаг и прошений проходил как
