красного платья? – спросила она.
– В серной кислоте, – сказал Меф.
– Что за химический юмор? Чимодановым устроился работать?.. О, привет, Евгениус! И ты тут? Ну как твое ничего?
– Перестань издеваться над человеком! – поспешно сказала Дафна, знавшая, что у Мошкина опасно спрашивать, как у него дела.
– Да я еще и не начинала! – возмутилась Улита. – И вообще у меня куча новостей! Новость намбер ван, что Арей вызвал Буслаева, уже не новость. Новость намбер ту! Свежая. Варвара ушла из резиденции. Ей надоело слушать вопли Прасковьи. Пуфс послал за ней одного из стражей. Следить.
– Не комиссионера?
– Нет. Там за перегородкой у него сидят стражи из Канцелярии. Они меняются раз в неделю. Их бесполезно запоминать. А этого тем более.
– Почему?
– Потому что он пропал, – сказала Улита, потупившись.
– Куда пропал?
– Без понятия. Просто не вернулся, и все. Арей уверяет, что он заблудился. Москва – большой город. Много улиц, много транспорта, много незакрытых люков…
– А что думает Пуфс?
– Злится, желтеет, но тронуть Арея не смеет. Потому что, извиняюсь, тогда некому будет убивать Мефа. Хотя, на мой взгляд, всегда есть кому.
– Спасибо! – сказал Буслаев.
– Да не за что особенно… Ты Эссиорха не видел?
– Нет.
– А Корнелия?
Меф хотел повторить «нет», но тут в дверь забарабанили радостно, точно заяц стучал в бубен.
– Вот. Я всегда говорила, что о некоторых личностях лучше не вспоминать! – заявила Улита.
И действительно, это оказался Корнелий. Он вошел и всем стал совать руку для рукопожатия. Мошкину он сунул руку целых два раза, из чего Меф заключил, что Корнелий не запоминает, с кем здоровается.
– Устал я от себя, – с внезапной тоской и неожиданно для всех сказал Евгеша. – Желания больные часто приходят – мерзости всякие, точно и не мои. То столкнуть кого-то, то задушить, то украсть, а иногда бывает, такая пошлая гадость втиснется, глаз не поднимешь… Хоть в психушку топай сдавайся!
С Евгешей порой так бывало. Он вынашивал какую-либо мысль дня три-четыре, а потом высказывал ее, хотя к тому времени все уже давно позабыли, о чем был первоначальный разговор. Это при условии, что разговор вообще когда-либо происходил.
Меф заинтересованно вскинул на него глаза. И с ним порой происходило то же самое, но он был почему-то уверен, что это только с ним случается. Меф часто страдал от того, что происходит у него в голове. Думал, что, может, он псих, или извращенец – а если нет, то откуда это все лезет?
Дурные мысли как мелкий паучок. Оплетают постепенно. Ползают по ногам, ползают, тянут тонкую паутинку – ты хихикаешь, считая, что всегда можешь ее порвать. А потом делаешь шаг и почему-то понимаешь, что ткнулся носом в пол. И между двумя людьми этот паучок всегда бегать начинает. Оплетает паутинкой ерундовых обидок, трещинок, недомолвок, сердиток. А затем дерг за паутинку, вы столкнулись лбами, а паучок дальше бегает.
– Кгхм! А ты расслабься! – сказал связной света. – Мы же на земле! Тут куча дурных мыслей, и все косяками шастают! Главное, не бояться их, а то замотают. Мысли мрака, они как мелкие собачонки. Если почуют, что ты их боишься – триста метров будут следом бежать, избрешутся и все штаны порвут.
– Как это?
Корнелий сам объяснить затруднился и посмотрел на Дафну. Она подумала, что вот, два «троечника» от света пытаются разжевать «троечнику» от человечества как устроен трамвай. Может, вообще лучше вышить себе тряпочку для помалкивания?
– Ну, если жуть навязчивая лезет, просто не обращай внимания и не думай, что это твое. Это в тебе комиссионеры или суккубы лазейку ищут. Шмыгалка вообще убеждена, что человеческое Я – это такой строитель, который кладет камень. Свет протягивает ему кирпичи, а мрак – старые ботинки, дохлых крыс, всякие просроченные иллюзии, больные фантазии, тухлые мечты. Если строитель не станет разбирать, из чего строит, а будет хлопать на раствор все подряд, такое соорудит, что сам однажды ужаснется.
Мошкин потер рукой лоб, подошел к шесту и вопросительно коснулся его пальцем.
– Еще будем сейчас, нет? А то мне надо же в институт хоть к третьей паре, да?
– Не надо! – хмыкнул Меф.
– Что, правда не надо? Думаешь, уже поздно, да? Все равно не успею, да? – начал подсказывать Мошкин, радостно ища повода перевалить на Мефа свою лень.
Буслаев прислушался к своему телу. «Караул! – орало тело. – Убивают! Меня беречь нужно, а вы меня палкой! Тараканы ползучие! Змеи подколодные!» Меф вздохнул. Второе дыхание открывается обычно там, где уходит саможаление. Саможаление же пока не ушло, а потому приходилось торговаться с телом.
– Не зверей, Жека! Не сейчас. Лучше вечером. Сейчас я весь болю. Так что лучше поезжай. К третьей паре не успеешь, хоть на четвертой мелькнешь.
Мошкин уставился на Мефа с обидой. Из-под его лени выбили табуретку.
– А если не вечером? Если завтра утром? – предложил он.
– Завтра утром будет еще хуже. Мышцы забиты – отходняк начнется. Все будет ныть, руку не поднимешь. Приезжай после института.
– Приду, да? – спросил сам себя Евгеша и сам себе кивнул. – Ну тогда я пошел, да?
Меф хотел сострить: «Ну и иди ты, да!», но ощутил, что это будет глупо, и благодарно пожал Мошкину запястье. Он знал, что на Евгешу всегда можно было положиться. Во все действительно ответственные минуты Мошкин заметает веничком всех своих мысленных тараканов на задворки сознания, приходит и помогает.
Когда Мошкин собрался уходить, Дафна, предчувствуя, что сейчас произойдет, незаметно толкнула Мефа локтем. Евгеша подошел к двери. Прислушался. Приоткрыл ее. Высунулся. Повернул голову направо, потом налево. По коридору развинченной походкой шел полутрезвый парень лет двадцати двух, представлявший собой довольного типичного озеленителя. Увидев его, громадный Евгеша поспешно всунул голову в дверь и, не удовлетворившись этим, еще и втянул ее в плечи.
– Чего ты? – спросил Меф.
– Ничего.
– Боишься, что ли?
Мошкин застенчиво улыбнулся.
– Ты его сильнее? – нахмурился Меф.
Евгеша осторожно кивнул. Он мог без ложной скромности сказать, что с таким он справился бы, даже если бы ему связали все, кроме мизинца на левой руке.
– Тогда чего?
– А если он мне скажет? – опасливо предположил Мошкин.
– Чего скажет?
– Ну, спросит, что я тут делаю. Или чего-нибудь еще?
– А ты спроси, что он тут делает. Я его тоже, между прочим, первый раз вижу, – заявил Меф.
Мошкин не вдохновился такой перспективой.
– Да нет. Ну его вообще… Пусть лучше пройдет, – буркнул он.
Евгеша снова высунул голову, прислушался и, убедившись, что коридор пуст, улизнул.
– Блин! – сказал Меф, потирая отшибленную грудь. – Он же меня шестом чуть не размазал! А на тренировке все это общежитие по потолку бы от него улепетывало! Даже если вместо шеста дать ему обычную спичку. Блин, блин, блин! Не найдя песка, страус спрятал голову под паркет, заглянув к соседям снизу!
– Да! Глупо! – согласилась Даф. Однако «блином» она усиливать не стала и скромно сказала: «оладушек».
