заплачу за все, что ты не сможешь себе позволить, ты ведь отдала мне все мамины деньги.
Прунелла помрачнела и ничего не ответила. Нанетт посмотрела на сестру и сказала:
— В Лондоне говорят о маме без всякого возмущения. Все старые светские дамы рассказывали мне, какой красивой она была, и, хотя я думаю, что вряд ли они стали бы ее принимать, если бы она была жива, они ни разу не сказали ничего неприятного в моем присутствии.
Прунелла предпочитала не говорить с сестрой о матери, поэтому она быстро перевела разговор на другое:
— Нам нужно поторопиться, иначе мы опоздаем. А ты не хуже меня знаешь, какая неважная повариха из миссис Картер, а если она будет волноваться, обед получится совсем несъедобным.
— Я готова, — сказала Нанетт. — Я неплохо выгляжу?
«Неплохо» — это было совсем неподходящее слово.
В своем белом платье, присборенном и спадающем мягкими складками, с юбкой, отделанной кружевной каймой, она выглядела как принцесса из сказки. Картину дополняли маленький венок из синих незабудок, приколотый к волосам, и бирюзовое ожерелье того же оттенка. Прунелла была уверена, что незабудки имеют какой-то скрытый смысл, но ничего не сказала о них, а лишь заверила сестру, что та выглядит восхитительно. Она уже повернулась, чтобы выйти, когда Нанетт спросила:
— А что ты накинешь сверху?
— Мой бархатный плащ внизу.
— Это старье! — недовольно воскликнула Нанетт. — Ты должна надеть одну из моих накидок. Вот очень милая, украшенная перьями, в ней тебе будет тепло и уютно. Говоря это, Нанетт одевала сестру, потом тихо вздохнула:
— Как бы мне хотелось, чтобы обед с графом был в Лондоне, а потом мы поехали на бал и я танцевала там с Паско.
Прунелла решила, что это замечание сестры лучше оставить без ответа, и направилась к лестнице. Ее наряд был такой непривычно элегантный и дорогой, что она чувствовала себя красивой и воздушной. Ей казалось, что она в нем скорее плывет, чем идет. У крыльца девушек ждал Доусон с закрытой каретой. Заходило солнце, сгущались тени, грачи на дубах парка устраивались на ночлег.
— Ты волнуешься, Прунелла? — неожиданно спросила Нанетт. — Хотя ты и относишься к графу неодобрительно, он все-таки привлекательный мужчина, и уж, конечно, разговор с ним больше волнует, чем общение со старым священником, единственным мужчиной в нашей деревне. Прунелла думала примерно то же, что и сестра. Ради Нанетт она собиралась быть с графом любезнее, чем при прежних встречах. Наконец они приехали. Поднимаясь по старым каменным ступеням, так хорошо знакомым ей с детства, она с удивлением посмотрела на незнакомую внушительную фигуру у дверей. Прунелла ожидала увидеть Картера, старого дворецкого, страдавшего ревматизмом, которому из-за болей в ногах приходилось носить просторные домашние тапочки. Вид слуги, ожидавшего их у распахнутой двери, производил сильное впечатление. Он был с бородой, в экзотическом наряде и в тюрбане. Прунелла решила, что это сикх. Он вежливо приветствовал девушек, и Нанетт с удивлением прошептала:
— Наверное, граф привез его из Индии.
— Да, конечно, — ответила Прунелла, — но здесь он выглядит очень странно.
Слуга-индиец шел впереди и, к удивлению Прунеллы, открыл двери в зал.
Она ожидала, что, поскольку граф один, он примет их в библиотеке, где они разговаривали в первый раз.
Теперь, войдя в Золотой зал, как его всегда называли, она увидела, что голландские чехлы убраны, занавеси закрыты, зажжены свечи в люстре и канделябрах и восстановленные ею стены предстали во всем блеске своей красоты. Это была самая главная комната в доме. Иниго Джонс проектировал ее с помощью своего ученика, Джона Уэбба. Прунелла считала, что это самая красивая комната, которую только можно себе представить. После того как она была испорчена в результате прорыва трубы на верхнем этаже, Прунелла нашла все старые проекты и рисунки самого Иниго Джонса, и по ним мастера расписали стены по белому фону фруктами, цветами и лиственным орнаментом. К счастью, не пострадали ни картины, ни росписи потолка с порфирными деталями, созданные Уильямом Кентом. Занавеси малинового бархата как нельзя лучше подходили к мебели, и теперь комната, по мнению Прунеллы, приняла свой первозданный вид. Она так сосредоточилась на самой комнате и росписях на потолке с их богами и богинями, изображенными на фоне голубого неба, что на некоторое время забыла о хозяине дома. Когда Прунелла обратила свое внимание на графа, идущего приветствовать девушек, она заметила рядом с ним еще одного мужчину и была поражена, узнав в нем Паско Лоуэса. Но даже если бы Прунелла его и не узнала, она поняла бы, что это он, по радостному восклицанию, которое сорвалось с губ Нанетт.
— Паско! — восторженно шепнула Нанетт.
Затем Прунелла услышала, как граф говорил:
— Позвольте мне, Прунелла, приветствовать вас в своем доме и выразить свое удовольствие, что моими первыми гостями после возвращения домой стали вы с Нанетт и мой племянник Паско. С усилием Прунелла заставила себя сделать реверанс. И прежде чем она смогла что-либо ответить, ее опередила Нанетт:
— Благодарю вас! Я уверена, это будет замечательный вечер!
Нанетт так смотрела на графа, как будто он преподнес ей бесценный подарок.
И затем, словно не могла больше сдерживаться, она поспешила к Паско, и ее руки оказались в его руках.
Глаза графа не отрывались от лица Прунеллы, и он сказал так тихо, что только она могла его слышать:
— Прежде чем вы начнете меня обвинять, позвольте мне сказать, что у меня была причина пригласить моего племянника на этот обед.
— Я надеюсь, это достаточно веская причина! — сказала Прунелла с нажимом.
— Достаточно веская, — ответил граф. — Но позвольте мне вначале сказать вам, что вы прекрасно выглядите. Я первый раз вижу вас модно одетой, и, коль скоро мы с вами откровенны друг с другом, должен признать, что вы совершенно преобразились.
Прунелла сердито посмотрела на него, думая, что сказанное им и дерзко, и неуместно. Затем, заметив огонек в его глазах, она поняла, что граф дразнит ее, и она не должна позволять себя провоцировать и вести по-детски.
— Нанетт заставила меня понять, что я деревенская мышь, милорд.
— Если это и так, то у этой мышки прекрасный вкус, — сказал граф.
Прунелла взглянула на него с удивлением, думая, что он говорит о ее платье, но он спокойно добавил:
— Я счел, что будет уместно расположиться сегодня в этой комнате, с учетом того, сколько вы сделали, чтобы привести ее в надлежащий вид.
Прунелла не ожидала услышать ничего подобного. Она смотрела вокруг, думая, что он осуждает ее за то, что она истратила на одну комнату столько денег, которые он вряд ли когда-нибудь сможет вернуть. Затрудняясь в выборе слов, Прунелла ответила:
— Я думала, что этот зал... Он один из самых красивых среди созданных Иниго Джонсом... Этот зал... Он принадлежит не только Уинслоу-холлу, милорд, он принадлежит потомкам.
— Вы, наверное, правы, Прунелла, но в данный момент я очень рад, что он принадлежит именно мне. В голосе графа явственно слышалась искренность, но Прунелла не смогла ответить ему, так как именно в этот момент Паско оторвался от Нанетт, которая продолжала что-то горячо ему говорить, и обратился к ней:
— Прошу прощения, мисс Прунелла, что прерываю ваш разговор, но мне не терпится поздороваться с вами. Очень приятно снова видеть вас.
— Благодарю вас, — сказала Прунелла, но заметно было, как она напряглась при его приближении, и тон ее был холоден.
— Поскольку сегодня мы празднуем «возвращение блудного сына», — сказал граф, — я предлагаю выпить шампанского в мою честь.
Как только он произнес это, в зале появился слуга-индиец с серебряным подносом, на котором стояло
