об этом на заре эры «демократизма» не могли, полагаю, и мечтать даже самые смелые энтузиасты разгрома и оплевывания Родины.
Меня эта зачастую густо пересыпанная перхотью, в большинстве своем бородатая публика, которой пришлось повидать немало, всегда удивляла категорично безалаберным наивом мысли и безапелляционностью выводов. Я никак не мог поверить, что эту скоморошью братию народ воспримет всерьез. Такое неверие было непростительной ошибкой не только с моей стороны. Митинговая аргументация по охаиванию их же кормящей системы и не перемывание, а даже какое-то обгладывание всех костей из развороченных этой стаей исторических могильников была всегда настолько ветхой, что я порой ленился ее рассыпать. Ведь и у вконец слабоумного, слушающего этих глашатаев, могли возникнуть подозрения, что, к примеру, успехи фашистской Германии в начальный период войны объясняются вовсе не сталинскими репрессиями в нашей армии, как вбивали в головы со страниц всех демгазет разные демученые, порой даже в генеральских погонах, а просто мощью немецкой военной машины, помноженной на внезапность нападения, раздавившей в считанные дни Польшу и Францию с Англией вместе с другими «цивилизованными» странами, где почитали 'общечеловеческие ценности' и никаких репрессий, как известно, не было. Когда же «демократы», сойдясь с немцами в оценке нашей Победы, отдали им безвозмездно все завоеванные и щедро посыпанные костьми российских пехотинцев территории, я был изумлен и подавлен, а моя бедная старушка-мать, прошагавшая в молодости дорогами войны от Ленинграда до самого Берлина, где оставила нашу фамилию краской на стене Рейхстага, ревела белугой много дней кряду, еле успокаивая свое изношенное сердце невиданными горстями таблеток. В порыве удушающей горечи она хотела три своих тяжких ратных фронтовых ордена вместе с колодками медалей отправить прямо Горбачеву.
Я, успокаивая ее как мог, долго отговаривал от этого шага, втолковав, что перед нами не только подонок вселенского масштаба, но враг. А раз так, то подобным шагом гражданской чести его ни напугать, ни вразумить, ни, тем более, наказать невозможно, как если бы свои боевые награды, скажем, Гитлеру во время войны послал наш офицер, протестуя против его военных успехов.
И потом, так отомстить нашим отцам мог только настоящий внук всамделишнего кулака, если верить расхожей биографии 'почетного немца' Горбачева.
Расстаться с теоретиком «демократизма» мне помог наконец-то появившийся Павлов, которому «патрон» поручил доставить сюда городскую леди под номером «раз». Супруга Собчака, прибирая себя к этой встрече с Рейганом, чуть на нее не опоздала. Вид у нее был запыхавшийся, как будто она, в пух и прах разодетая, не ехала машиной, а бежала в своем новом белобрысом плаще и платье, как говорят дети, «бурдового» цвета, с макияжем, при помощи которого ей хотелось возвратиться в тот полузабытый возраст, когда пишут стихи без размера и постоянно кого-нибудь любят. В общем, весь ее облик, по заверениям продавцов надетых ею вещей, должен был вызывать ликование окружающих.
Успокоившись присутствием жены, «патрон» слегка заскучал: стал ковырять пальцем обивку панелей понравившегося ему зала для торжественных встреч и цокать языком.
По мере задержки прилета жажда встречающих лицезреть самого Рейгана стремительно обострялась, словно весенняя страсть рвущихся почек. Никто из присутствующих, кроме разве генконсула США с его озабоченным, широким лицом, восторга от возможного грядущего рукопожатия не скрывал. Как же! Ведь привалило счастье встретиться с жизнерадостным старым голливудцем, который в шестьдесят девять лет, впервые взойдя на трибуну как президент Америки, на весь мир обозвал нашу страну 'империей зла', способной лишь на всякие подлости, и призвал начать 'крестовый поход' за свободу против коммунистической экспансии. Это он, «любимый», в понедельник 7 июня 1982 года нашел время, оторвавшись от своих многотрудных дел, чтобы в библиотеке Ватикана почти час шушукаться с Папой Римским Иоанном Павлом II, в миру поляком по фамилии Войтыла, призвав понтифика к проведению совместной тайной кампании по 'разложению изнутри коммунистической империи'. Это он, «дорогой», в предпоследний год своего президентства произнес знаменитую речь у подножия Берлинской стены, приказав Горбачеву снести ее, позорную. Одним словом, все дальнейшие, постигшие наш народ беды так или иначе связаны с его именем, поэтому и ликовали встречающие.
Когда древние славяне гоняли свои кочевья по лесам да степям, то в Западной Европе уже существовали города, до создания которых нашим славным предкам нужно было еще лет 150 — 200 топать тяжелым эволюционным путем. Этот естественный исторический разрыв сохранялся вплоть до 1917 года, а затем произошел резкий скачок. Да, да! Хотят это признавать или нет, но, как подчеркивал Уинстон Черчилль, которого в дружбе с 'папой Джо' заподозрить трудно, 'Сталин принял страну с сохой, а передал с атомным оружием'. Я думаю, эту реплику британского премьера каждый оценит правильно, ибо он имел ввиду вовсе не вооружение как таковое, но промышленный потенциал и мощь державы нашей. Плюс победу в опустошительной войне и восстановление разрушенного.
Эх! Не видеть этого может лишь незрячий. Поэтому как было не радоваться местным сподвижникам лицезреть одного из непосредственных организаторов ослепления нашего народа — того, кто умудрился направить нашу страну вспять, в хвост развития общества на Земле.
Время шло в томительном, беспокойном ожидании, какое испытывают разве что рыбаки на оторванной от берегового припая льдине, с надеждой ища в небе вертолет спасателей.
— Летит! Летит! — заорал чей-то репортер взволнованным голосом, каким, вероятно, матросы Колумба кричали: 'Земля! Земля!', и стал от сковывавшего его восторженно-нервного озноба, как собака, лязгать зубами.
Из раскрытой на летное поле двери зала был виден заходящий на посадку «Боинг» хищно- маскировочной боевой раскраски.
До чего же бывает человек в жизни не похож на свою фотографию! Думаю, не счесть простодушных солдат, полюбивших барышень по присланным в письмах «фоткам», которые после столкновения с оригиналом своих грез враз переставали верить в человечество.
Рейган с Нэнси — этакой бодренькой старушенцией елизаветинских времен — находился, по всей видимости, в той возрастной группе, когда уже не распознают и не понимают, кто есть кто, поэтому, симулируя возбужденно-радостную улыбку, здоровался со всеми подряд, его окружившими, среди которых тискалось много депутатов горсовета, но выделялся обширной бородой Петр Филиппов, возжелавший даже произнести на импортном языке какой-то, вероятно, наскоро заученный им спич и поздравить «дорогого» гостя с благополучным прибытием в страну снегов, медведей и пляски «казачок». Выражалось всеобщее умиление и желание благодарить за предпринимаемые Рейганом усилия, из-за которых наша шестая часть земной суши с живописными, дивно-дивными, безграничными просторами скоро, кроме душистых портянок, будет нуждаться буквально во всем.
По толпе шныряли встревоженные рентгеновские глаза начальника «девятки», находившегося от столпотворения чуть поодаль. Собственная охрана Рейгана, хорошо приметная по унифицированным белым плащам и черным, усеянным золотыми пуговицами штатским пиджакам морского фасона, теснила восторженных, цепко оберегая своего шефа с перламутровыми зубами.
Я также заметил, что к американскому консулу, стоявшему спокойно в стороне и с легкой ухмылкой наблюдавшему эту трогательную сцену встречи, подошел из свиты бывшего президента какой-то субъект в длинной, нараспашку, явно не по сезону шубе и стал раздраженно о чем-то спрашивать. Покрой этой шубы напоминал мне старинную, где-то виденную гравюру, на которой в схожем наряде волостные старшины преклоняли головы перед русским царем в день чудесного спасения его семьи на станции Борки.
Собчак, очень надеясь, что Рейгану он хорошо известен, в толкучку не полез, а удивленно, стоя с женой посреди зала, поджидал подхода высокого гостя, начиная страдать от явной невостребованности их четы вниманием экс-президента, который, по всей видимости, просто не признал в «патроне» Собчака, чем вконец расстроил нашу отечественную «Нэнси», нервно теребящую руками свой несменяемый газовый платочек цвета бедра захваченной врасплох нимфы.
Из этого возникшего почти стихийно человеческого водоворота стоило значительного труда выхватить прибывших старичков, несмотря на перелет, свеженьких, как с ледника, и переправить их к здесь же накрытому заранее для легкого перекуса столу. Во время трапезы разговор высоких сторон не клеился. Рейган, вероятно, не понимая, зачем нужно кушать тут, в аэропорту, сидел с прямой спиной, забыв отклеить широкую улыбку с очень дряблого лица, а наш идеологический карманник с местной, но громкой славой на озабоченном челе, начавший уже свои головокружительные опыты по обиранию городского населения,
