надежды Руфи на то, что Люк станет хозяином «Услад», рухнут. — В голосе Хейгар прозвучало торжество. — Люк, — добавила она, — будет вторым Мэтью. Он очень похож на своего деда.
Наступило молчание, длившееся несколько минут. Затем я поймала себя на том, что рассказываю ей, как побывала в классной комнате в «Усладах» и видела ее инициалы в шкафу и на столе и как водившая меня туда тетя Сара поведала мне кое-что об их детстве и юности. Хейгар заинтересовалась. Она тоже была не прочь поговорить о прошлом.
— Я уже много лет не бывала в детской части дома. Хотя ежегодно приезжаю в «Услады» на Рождество. Но весь дом обхожу редко. Теперь мне все дается с трудом. Знаете, я ведь старшая из нас троих. На два года старше Мэтью. А в детстве я их всех заставляла плясать под мою дудку.
— Да, тетя Сара на это намекала!
— Сара! Она всегда была без царя в голове. Могла часами, сидя за столом, накручивать на палец одну прядь за другой, пока все волосы не станут дыбом, будто ее протащили за ноги через живую изгородь… И все-то она мечтала, все мечтала! По-моему, теперь она многих вещей вовсе не понимает.
— Зато другие понимает даже слишком хорошо.
— Знаю. Всегда такой была. В первые годы замужества я наведывалась в «Услады» каждый день. Муж никогда не ладил с моей семьей. Думаю, он немного ревновал меня к ним.
Хейгар улыбалась, вспоминая, а я представляла, как она смотрит в прошлое, сквозь годы, и видит себя своенравной девочкой, всегда поступавшей по-своему.
— Мы встречались тогда с немногими, — продолжала она. — В те дни мы здесь жили очень уединенно. Еще не было железных дорог, мы виделись только с местными жителями, и в округе не было другой семьи, кроме Редверзов, с которой мы могли бы породниться. А Сара и вообще не вышла замуж… Кто знает, вышла бы она, даже если было за кого? Видно, такой уж у нее удел — прожить всю жизнь в мечтах.
— Наверное, вы очень тосковали по «Усладам», когда вышли замуж, — заметила я, наливая ей вторую чашку чая и передавая печенье.
Хейгар печально кивнула:
— Наверное, мне вообще не следовало оттуда уезжать.
— Я вижу, «Услады» очень много значат для всех, кто в них живет.
— Придет время, они и для вас будут значить не меньше. Если родится мальчик, ему предстоит расти в «Усладах», и, как все Рокуэллы, он научится любить и почитать дом. Такова традиция.
— Это я понимаю.
— А я уверена, что родится мальчик. И буду молиться об этом. — Хейгар говорила так, будто и Бог должен подчиняться ее распоряжениям, и я улыбнулась.
Заметив это, она улыбнулась тоже:
— Если же родится девочка, а Люк вдруг умрет…
Я испуганно перебила ее:
— С чего ему умирать?
— Некоторым членам пашей семьи даровано долголетие, другие умирают молодыми. Оба сына моего брата имели несчастье родиться очень слабыми. Не вздумай Габриэль покончить с собой, он все равно прожил бы недолго. Его брат умер очень рано. Мне кажется, и в Люке я вижу признаки такой же хилости.
Эти слова меня поразили. Взглянув на Хейгар, я, как мне показалось, заметила в ее глазах проблеск надежды. Впрочем, наверное, я это вообразила. Ведь она сидела спиной к свету, вот мне и почудилось.
Люк и мой еще не родившийся ребенок, если это будет мальчик, встанут между Саймоном и «Усладами». По тому, как Хейгар говорила об «Усладах» и о Саймоне, видно было, как они для нее важны. Возможно, это главное в ее жизни. Если Саймон станет хозяином «Услад», она сможет провести там остаток своих дней. И, словно боясь, что она прочтет мои мысли, я быстро спросила:
— А отец вашего внука… ваш сын… он тоже был слаб здоровьем?
— Нет, конечно. Питер — отец Саймона — погиб на Крымской войне, сражаясь за королеву и отечество. Саймон его и не видел, а потрясение убило мать Саймона, которая не оправилась после родов. Она была очень хрупким созданием. — В голосе старой леди послышалось легкое презрение. — Мне этот брак был не по душе. Но мой сын отличался своеволием. Да я и не хотела, чтобы он был другим, хоть это и привело к несчастливому браку. Зато они оставили мне внука.
— Наверное, это было для вас большим утешением.
— Да, очень большим, — подтвердила она, и ее голос прозвучал совсем иначе — гораздо мягче.
Я спросила, не хочет ли миссис Редверз еще чаю. Она отказалась и, так как мы обе допили свой чай, сказала:
— Пожалуйста, позвоните Доусон. Терпеть не могу грязные чашки и тарелки.
Когда поднос с чайными принадлежностями унесли, Хейгар заговорила о Люке. Ей хотелось узнать, какое он произвел на меня впечатление. Показался ли он мне привлекательным, забавным?
Меня смутили эти вопросы. Я и сама не знала, что о нем думать.
— Он очень молод, — ответила я. — А о молодых людях трудно составить определенное мнение. Они так быстро меняются. Со мной Люк очень мил.
— А красивая дочка доктора, наверное, часто у вас бывает?
— После моего возвращения я ее ни разу не видела. Сейчас к нам мало кто заглядывает, пока у нас траур.
— Ну конечно. Вас, скорее всего, удивляет, откуда я так хорошо знаю, что происходит в «Усладах». Но от слуг всегда можно узнать самые последние новости. У жены нашего привратника сестра служит в «Усладах».
— Да, — подтвердила я. — Она моя горничная. Очень хорошая девушка.
— Рада, что вы довольны ею. А я довольна Этти. Я часто с ней вижусь. Она ждет первенца, а меня жизнь наших слуг всегда интересует. Вот я и намереваюсь проследить, чтобы к родам Этти запаслась всем необходимым. Когда у нас в «Келли Грейндж» рождаются дети, мы всегда дарим новорожденным серебряные ложки.
— Хороший обычай.
— Наши люди преданы нам. Они знают, что могут нам доверять.
Мы обе очень удивились, когда пришел Саймон, чтобы отвезти меня в «Услады». Я и не заметила, как пролетели два с лишним часа. Наш разговор был живым и увлекательным. По-моему, он и ей доставил удовольствие, так как, прощаясь со мной, она даже позволила себе быть приветливой.
— Приходите ко мне еще, — сказала она и тут же, блеснув глазами, добавила. — Буду рада.
Эти последние слова прозвучали как признание. Она поняла, что я не дам собой помыкать, и моя твердость пришлась ей по душе. Я ответила, что приду с удовольствием и буду ждать следующего визита. По дороге домой Саймон был не слишком разговорчив, но я видела, что он доволен тем, как прошло знакомство.
В течение следующих недель я немного гуляла, а больше лежала у себя в комнате, читая романы Диккенса, миссис Генри Вуд и сестер Бронте. Я все больше погружалась в мысли о своем ребенке и находила в этом утешение. Временами я заново остро переживала смерть Габриэля, и сознание того, что он никогда не увидит свое дитя, усугубляло трагедию. И каждый день что-нибудь непременно наводило меня на грустные воспоминания о Пятнице. Мы ведь с ним много гуляли, и теперь, когда я слышала отдаленный лай, мое сердце начинало учащенно биться. Я тешила себя надеждой, что когда-нибудь пес вернется. Видимо, мысль, что Пятница потерян навсегда, была мне так же невыносима, как боль от того, что я никогда больше не увижу Габриэля.
Я старалась принимать участие в жизни нашей округи. Ходила к викарию пить чай, ходила в церковь, где сидела рядом с Руфью и Люком на скамье Рокуэллов. И чувствовала, что вживаюсь в эту жизнь, хотя не испытывала ничего подобного, когда Габриэль был со мной.
Временами Сара водила меня в детскую. Это доставляло ей большое удовольствие. Она продемонстрировала мне колыбель-качалку всех Рокуэллов — настоящее произведение искусства, ей было около двухсот лет. Сара сшила голубое стеганое одеяльце, поражающее, как все ее рукоделья, тщательностью и аккуратностью.
Я опять навестила Хейгар, и казалось, мы еще больше сблизились. Я позволила себе поверить, что
