Харрис вернулся к первоначальной мысли, а Гейм подумал: обыкновенный сбой, все скачет в голове пациента, нервная система расшатана.
— У меня много свободного времени после работы, по выходным, — заговорил Харрис, — не знаю, куда его девать. И в такие именно часы ко мне приходят галлюцинации.
— Каков характер галлюцинаций? — спросил Гейм.
— Вещественные галлюцинации, — сказал Харрис.
— Точнее?
— Ну вот… — Харрис на мгновение задумался. — Это было под вечер. В феврале. Я стоял у окна, машинально теребил занавеску. В комнатах было тихо: воскресенье, соседи разошлись кто куда. Я теребил занавеску и думал: хотя бы муха проползла по стеклу. И муха проползла, доктор! — Харрис выпрямился, точно от неожиданности. — Только, знаете… она была величиной с кулак!
Последние слова Харрис выкрикнул. Гейм взглянул на него: вздор.
Однако он тут же откинулся от стола. Перед ним, на белой анкете, исписанной данными о пациенте, сидело чудовище: муха, величиной с кулак. Мохнатая, с радужными крыльями, синим, словно металлическим, туловищем, с головой, похожей на два сросшихся гриба, иссеченных фасетками-ромбами. Муха чистила лапами хобот и дрожала от работы и от нетерпения взлететь. Гейм хотел вскрикнуть от отвращения, но крик застрял у него в горле: муха разбухла, раздалась до величины курицы. Гейм непроизвольно взмахнул руками, и все исчезло.
— Вот какая была муха, доктор Гейм, — сказал Харрис.
— Послушайте… — Гейм весь дрожал. — Что это?.. — Он не кончил вопроса, слова беспомощно повисли в воздухе.
— Вот я и говорю, — устало сказал Харрис. — Что это?
Нет, перед Геймом сидел не фокусник, не шарлатан. Но и не обычный пациент.
— Я хочу стать человеком, — сказал Харрис, глядя в глаза психиатру. — Нормальным.
Что ответить Харрису, Гейм не знал. При воспоминании о мухе его тошнило. Однако пациенту надо что-то сказать.
— Я не обедаю, доктор, — Харрис переменил разговор. Стоит мне вспомнить о сытости, и я сыт. Если я чего-нибудь захочу, оно появляется тотчас. Не подумайте, что это всегда доставляет мне удовольствие. — Вчера у меня в руках появилась ампула с цианистым калием. А если, доктор, она появится… — Харрис с испугом и в то же время комично прижал к животу руку. — Я всего опасаюсь, — продолжал он.
Геим опять вспомнил муху и опять ощутил тошноту. Что же посоветовать пациенту?
Выручил обоих звонок.
Доктор взглянул на часы: половина шестого. Прислуга ушла, ему самому придется открывать дверь на звонок, чего доктор Гейм не любил: спускаться, особенно подниматься по лестнице — у него пошаливало сердце.
Однако сейчас он о. хотпо, даже с радостью поднялся с кресла:
— Одну минуту.
Он мог проводить Харриса вниз, он даже забыл правило всех врачей — не оставлять пациента одного: Гейм волновался. Машинально сходил по лестнице, нащупывая ногами одну за другой ступеньки, и очнулся наконец, когда встал в раскрытой двери лицом к лицу с посетителем.
— Ритц! — воскликнул он.
— Гейм!.. — невысокий темноглазый подвижный человек чуть не повис у него на плечах. — Сколько лет! Жив, старина!..
— Господи, — сказал Гейм. — Ты с неба свалился…
— Почти! — засмеялся Ритц. — А ты все такой же. Нет, нет, располнел!
— Господи, — повторял Гейм.
— И одышка у тебя? Сердце?.. — Ритц продолжал хлопать доктора по плечу, пожимать руки.
— Откуда ты, скажи! — спрашивал Гейм.
— Скажу! Непременно скажу!
Они стали подниматься по лестнице, и Харрис, сидя в кресле перед столом, слышал их восклицания.
Но вот дверь открылась, вошел Гейм, за ним — сухощавый, с резкими манерами человек. Харрис поднялся им навстречу. Лицо Гейма омрачилось. Приезд Ритца отвлек его, он забыл о необычайном клиенте. Теперь, увидя ожидание на лице Харриса, подумал: надо немедленно отделаться от него.
— Хендель Ритц, коллега, — представил он вошедшего Харрису. — Не виделись восемнадцать лет. Подумать только!.. Обернулся к Ритцу, давая намек посетителю, что с приемом надо кончать: у него такое событие.
Харрис понял, взял шляпу.
— Я пойду… — сказал он с огорчением.
— Нет, нет, постойте… — Долг врача заговорил в Гейме. Я вам пропишу успокоительное. — Он склонился над столом, быстро писал на листке. — В любой аптеке! — протянул листок Харрису.
— Доктор… — просительно сказал Харрис.
— Ну разумеется, — сказал Гейм. — Зайдите в понедельник. Во второй половине дня.
Он тут же пожалел о сказанном: было бы лучше, не появись Харрис никогда больше у него на приеме.
— Как у тебя с практикой? — деловито спросил Ритц, как только Гейм проводил пациента.
Гейм опустился в кресло, лицо его было расстроенным.
— Ты чем-то взволнован? — заметил Ритц.
— Нет, — Гейм постарался взять себя в руки.
— Расстроен, — настаивал Ритц, он тоже был психиатром. Неприятности?
— Этот пациент, — сказал Гейм. — Видел его? Что о нем можешь сказать?
— Ничего, — ответил Ритц. — Абсолютный нуль.
Гейм невесело усмехнулся.
— Скрытничаешь? — опросил Ритц. — Раньше у тебя душа была нараспашку.
«Сказать Ритцу? — размышлял Гейм. — Ритц не поверит». Да и насмешник Ритц. За острый язык и убийственный смех в колледже его не любили. Он и сейчас смотрит на Гейма, и в глазах у него смех.
— Странный случай… — неопределенно сказал Гейм.
— Рассказывай!
Гейм колебался.
— Рассказывай!
— С виду бесцветная личность… — начал Гейм и рассказал Ритцу обо всем, что случилось и что он пережил в кабинете.
Ритц, вопреки ожиданиям Гейма, выслушал все внимательно и, когда Гейм закончил, долго барабанил пальцами по столу. Потом сказал:
— Ты никогда не врал, Гейм, — у тебя трезвый характер. Не соврал и теперь.
Гейм кивнул.
— В таком случае, — продолжал Ритц, — кто это был?
Они долго обсуждали этот вопрос. Ритц вставал с кресла, подходил к окну, словно хотел увидеть на улице странного пациента. А в жилах у Гейма все еще бродил страх перед Харрисом, не утихала дрожь отвращения. Но Гейм разрешил Харрису прийти вторично и теперь, глядя в спину Ритца, стоявшего у окна, сказал:
— Он еще придет.
— Хорошо, что придет! — ответил Ритц.
Потом они говорили о себе и о жизни.
— Купил практику? — переспрашивал Ритц. — Кабинет, — оглядывал комнату. — Круг друзей. Любовница. Семьи нет?
Гейм кивал в ответ на вопросы. Улыбался смущенно или удовлетворенно: было в Ритце что-то обтрепанное, обдерганное. Гейм невольно сравнивал себя с ним, радовался своим успехам, положению в жизни. Когда рассказал о себе все, коротко спросил Ритца:
