— А ты?
— Я? — Ритц помедлил с ответом. — Все прахом. К черту!.. — признался он.
Гейм помолчал, как тогда, с Харрисом, давая успокоиться Ритцу.
Ритц успокоился, стал рассказывать.
Был военным врачом. «В Индокитае…» — неопределенно махнул рукой. Все восемнадцать лет. Лечил джи ай от наркомании. В этих проклятых местах делают героин и пподают так же открыто, как таблетки норсульфазола. Другое дело здесь… А там чертово зелье проигрывается и выигрывается в карты. Соблазнительно, чтобы не пристраститься к коммерции. Многие так и делают.
На протестующий жест Гейма Ритц жестко ответил:
— Жизнь есть жизнь. Нужны деньги…
Гейм не стал больше перебивать собеседника. Отмечал в уме повороты и вехи в биографии Ритца. Но — жизнь есть жизнь, говорит Ритц.
— Теперь у меня ни гроша… — Ритц поглядывал на Гейма, завидовал. Гейм всегда был удачлив: в колледже бессменный староста группы, диплом у Гейма с отличием, и практику он нашел сразу. Утвердился в жизни, оброс жирком.
— Тем и кончилось, — заключил он. — Деньги ухлопал на порошок. При перегоне в Штаты агент засыпался. По ниточке выбрали всех — одного за другим. Меня тоже. Разжаловали. Указали на дверь. Ни денег, ни будущего…
Ритц ушел поздно. В понедельник они посмотрят Харриса вместе.
— Одно дело ты, другое — вместе, — говорил Ритц.
Гейм соглашался. Харрис оставил в его душе тревогу.
— А крона была золотая? — спросил Ритц, уже переступивши порог. Мысль о кроне пришла ему в голову как озарение. Почему он не спросил о ней раньше?
— Золотая, — ответил Гейм. — Хотя… Рукой я ее не трогал.
Ритц кивнул и сошел с крыльца.
Что-то шевельнулось в нем неопределенное. Не мысль не образ — обрывок.
Он шел медленно по тротуару, прохожих почти не было, нал городом распростерлась полночь. Такси Ритц не взял. Мерный шаг помогал думать. Но придумать Ритц ничего не мог: вспомнилось круглое лицо Гейма, странный рассказ. Сейчас, наедине с собой, Ритц почти не верил в Харриса, в чудеса.
Так же медленно, не пожелав воспользоваться лифтом, Ритц поднялся по лестнице на пятый этаж, вошел к себе в номер. Раздевшись, не включая света, в номере было сумрачно от уличных фонарей, Ритц лег и заснул неспокойным сном.
Зато утром вскочил с кровати, очевидно, мозг, скрытно работавший во сне, шлифовал, оттачивал мысль, и теперь она пришла в голову Ритцу в готовом виде, развернувшись в нем, как пружина. Несколько минут Ритц стоял у окна, глядя на улицу, но не замечая ни людей, ни движения. Прислушивался к себе, к мысли, выстукивавшей в голове план действий.
— Дурак этот Гейм, тупица!.. — отошел Рнтц от окна. Первым его порывом было связаться с Геймом по телефону. Ритц схватил трубку, начал набирать номер, но тут же швырнул трубку на место. «Спокойнее», — сказал он себе. Не надо тревожить Гейма. Не надо подавать вида!
— О господи! — Ритц, как был, в пижаме, зашагал по комнате из угла в угол.
Иногда он издавал восклицания:
— Так! Конечно! Именно так!.. — Нервно потирал руки. Все или ничего!
Вспомнил, что эти слова не новы — говорил их, когда вкладывал деньги в предприятие с порошком.
— Но, господи, должно же повезти когда-нибудь мне!
Ритц метался по комнате в нетерпении.
В нетерпении прошли суббота и воскресенье. Ритц ел, пил, разговаривал со случайными людьми за стойкой бара. Но главным в эти дни было нетерпение. В понедельник с утра начал поглядывать на часы. Едва стрелки показали четыре, почти бегом направился к Гейму.
Он пришел раньше, чем появился Харрис. Некоторое время они сидели вдвоем — сытый, самодовольный Гейм и собранный, готовый к прыжку Ритц. Почти не разговаривали. Гейм считал, что все оговорено при первой встрече. Ритцу молчание Гейма было на руку. Ритц волновался: придет ли Харрис? От этого, казалось Ритцу, зависит его судьба, счастье или несчастье. Гейм молчал потому, что обдумывал, как освободиться от Харриса. Харрис не только пугал его, он сводил с наезженной колеи. Чудеса, фокусы, иллюзии, что бы там ни было, действовали ему на нервы, вызывали недоумение. Гейм не любил неясностей, они могли повлиять на его практику, благополучие. В сложных случаях он всегда опирался на кого-то другого — на консилиум, клинику и таким образом благополучно сбывал неприятного пациента с рук. Сейчас Гейм доволен, что он не один в ожидании Харриса, с ним Ритц. Гейм питал надежду, что и сейчас он сплавит пациента — пусть даже бездомному Ритцу: надо же помочь другу. Оба они немцы, хотя и родились здесь, в Филадельфии. В Филадельфии Гейм и Ритц окончили университет, но по образу мышления, по духу они немцы. Надо Ритцу помочь.
Наконец Харрис пришел. Втиснулся в полуоткрытую дверь боком. Вид у него был затравленный, глаза в смятении бегали, обшаривая Гейма и Ритца. Пиджак сидел на нем кургузо, галстук сбит набок. На мгновение Ритц почувствовал разочарование, до того пациент был ординарным. Не выдумка ли рассказ Гейма?
— Входите, — приветливо сказал Гейм, чуть приподнявшись в кресле. — Сегодня мы послушаем вас с коллегой. — Гейм кивнул в сторону Ритца.
Харрис слегка поклонился Ритцу и, волоча ноги, направился к креслу.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Гейм.
— Все так же, — ответил Харрис.
— Естественно, — согласился Гейм. — С одной встречи не определишь глубину и характер болезни. Вот я и пригласил на консилиум доктора Ритца.
Харрис взглянул на Ритца, перевел взгляд на Гейма.
— Пожалуйста, — сказал тот, — повторите коротко, на что жалуетесь. Для коллеги. Да и мне послушать небесполезно. Повторите ваши… э-э… видения. — Гейм внутренне содрогнулся при воспоминания о чудовищной мухе. Однако вида не подал и даже улыбнулся пациенту.
Ритц молча смотрел в лицо Харриса.
Тот улыбнулся и тоже посмотрел на Ритца внимательным и глубоким взглядом.
Что-то дрогнуло в душе Ритца: взгляд Харриса был пристален, внимателен, проникал в душу.
— Пожалуйста, — сказал он, лишь бы что-то сказать. Отметил, что Гейм сказал это слово раньше, и он, Ритц, как попугай, повторил его. Это разозлило Ритца, и он отвел глаза под взглядом Харриса.
— Хорошо, — сказал Харрис. — Я повторю.
Медленно, тусклым голосом — Гейму казалось, что пациент в еще более угнетенном состоянии, — Харрис повторил жалобы, о которых Гейм уже слышал. Иногда пациент останавливался на полуфразе, словно к чему-то прислушиваясь, раза два оглянулся через плечо. Гейм тоже оглянулся, чувствуя, что рассказ Харриса действует на него. Так бывает в лесу ночью, когда из-за каждого дерева ждешь чего-то и не знаешь, чего.
Ритц, наоборот, превратился в слух, не отрывал глаз от лица пациента. И этим, кажется, смущал Харриса, тот несколько раз дернул плечами, словно стряхивая с себя внимание Ритца. В такие мгновения речь его становилась замедленной, он выдавливал слова через силу.
«Что за человек? — думал Ритц. — Какое у него заболевание? Самовнушение, галлюцинации?» Мелькнула даже мысль, что Харрис отчаянный наркоман. Но нет, у наркоманов не такие глаза, не такой взгляд.
— Я хочу быть человеком. Обыкновенным человеком! — заключил свой рассказ Харрис.
— Ну, а эти… галлюцинации? — спросил Ритц, невольно ругая себя за жестокость и обнаженность фразы. Спокойствие боролось в нем с нетерпением, нетерпение прорвалось в этих словах.
— Галлюцинации? — переспросил Харрис, перевел взгляд с Ритца на середину стола.
Тотчас на столе появилось яблоко — краснобокое, свежее, от него так и пахнуло запахом сада. Рядом, на стопке бумаги, появился серебряный талер чеканки шестнадцатого века. Талер был массивным,
