гостиной – чистила апельсин. Маати зачем-то поднялся к себе, попросив ее подождать внизу. Потом послышались шаги на лестнице – медленные и грузные, словно Маати нес что-то большое и неухватистое. Лиат обернулась и увидела вместо него Хешая – чистого, выбритого и одетого в строгое платье. Она вскочила на ноги и приняла позу приветствия высокопоставленной особы. На сиденье осталась тонкая золотая полоска кожуры, свисающая с сочного шара. Поэт изобразил краткое «добро пожаловать» и подошел к ней, не сводя глаз с апельсина. Наконец он улыбнулся – неуверенно, словно не привык так складывать губы. Лиат стала вспоминать, смеялся ли он когда-нибудь при ней.
– Тут, конечно, не хватит на то, чтобы поделиться со стариком, а? – спросил он почти робко.
– Конечно, хватит, – ответила Лиат, взяла апельсин и отломила большую дольку. Хешай принял ее с благодарственным жестом и тут же сунул в рот. Его лицо было бледным, как рыбье брюхо, под глазами виднелись темные мешки. После злополучной церемонии поэт сильно исхудал, и все же, когда он опять улыбнулся – уже увереннее, – Лиат не смогла сдержать ответной улыбки. На мгновение она совершенно ясно увидела, каким он был в детстве.
– Вы выглядите гораздо лучше.
– Сколько ж можно шататься по дому и грустить, – ответил Хешай. – Пора бы и пройтись. Давненько я уже не был в хорошей чайной.
С лестницы донеслись знакомые легкие шаги – и вдруг стихли. Маати забыл о книге в руке и смотрел вниз, разинув рот.
– Спускайся, – окликнул его Хешай. – Мы не секретничаем, просто устроили перекус. Тебе тоже хватит, я думаю.
– Хешай-кво…
– Я тут рассказывал Лиат-кя, что решил размять ноги на ночь глядя. Нельзя все-таки слишком надолго уходить в себя. А завтра у нас есть кое-какие дела. Давно пора всерьез заняться твоим обучением, верно?
Маати изобразил позу согласия, неуклюже из-за книги в руке. Впрочем, Лиат видела, что он этого почти не заметил. Она перехватила его взгляд и попыталась подсказать, чтобы Маати хотя бы для приличия изобразил радость.
– Буду ждать, Хешай-кво, – ответил он.
Если его голос и дрогнул, поэт этого не заметил. Он лишь попрощался с Лиат более церемонно, чем требовал ее статус, изобразил позу поздравления Маати – конечно, тайком от Лиат – и отбыл. Маати с Лиат сели на ступени у двери и стали смотреть, как Хешай переходит мост и скрывается за поворотом дороги. Маати трясло от ярости.
– Я думала, мы этого и хотели, – мягко сказала Лиат.
Он мотнул головой: ее слова вернули его к реальности.
– Да, но чтобы так…
– Он ведь встал с постели. Пошел в город.
– Да, как ни в чем не бывало, – отозвался Маати. – Словно и не лежал неделями. Встал и пошел.
Лиат погладила его по шее. Маати напрягся было, потом расслабился и повернулся к ней.
– Ты ждал извинений, – сказала она. – Или благодарности за то, что ты для него сделал.
Маати положил рядом с собой книгу и плотнее закутался в накидку. Долгое время они сидели молча. Деревья облетали, палые листья устилали землю. Зима еще не пришла, но осень была в самом разгаре.
– Я был неправ, – произнес Маати голосом, полным стыда и злости. – Мне бы радоваться, что он поправился…
– Возможно, он сейчас по-другому не может, – сказала Лиат. – Дай ему время.
Маати кивнул и взял ее за руку, переплел пальцы. Она протянула свободную руку и подобрала его книгу – старую, тяжелую, в кожаном переплете с медными накладками.
– Почитай мне поэму, о которой ты рассказывал.
Много позже, когда наступила темнота, Лиат лежала рядом с Маати на его кровати и прислушивалась к его дыханию. От сквозняка, всколыхнувшего сетку, ее кожа покрылась мурашками, а Маати лежал все такой же теплый и мягкий, как кот. Она погладила его по волосам. Было спокойно, уютно и… совестно до тошноты. Она никогда еще никому не изменяла. Думала, что это будет трудно, что люди будут глазеть на улицах и сплетничать за спиной. А вышло так, что никто даже не обратил внимания. После случая с андатом все от нее отдалились – Амат, Вилсин-тя, сослуживцы, и, что хуже всего, Итани. Рядом с Маати было легче переживать одиночество. Он всегда слушал, когда она говорила о себе, своих ошибках, о том, как позволила Мадж потерять дитя.
Пламя ночной свечи задрожало. Три мотылька бились у стеклянных стенок колпака. Лиат пошевелилась. Маати пробормотал что-то во сне и отвернулся. Она развела сетку и встала, подставляя тело ночной прохладе. После близости тело было липким. Она подумала было сходить в бани, однако гулять по городу в темноте и без Маати не хотелось. «Уж лучше, – решила она, – останусь здесь, даже если придется мерзнуть. Поделом мне за все грехи». Лиат накинула халат, но завязывать пояс не стала.
В темном небе сияли звездные россыпи. Далекие дворцовые и городские огни почти терялись среди них. Лиат залюбовалась луной – сияющим серпом света, обнимающим ноздреватую тьму. Сверчки и лягушки распевали вовсю, подстриженная трава у пруда с карпами щекотала ноги. Лиат внимательно огляделась и только потом вылезла из халата. Прудовая вода была ничуть не хуже банной. Рыбы метнулись от нее врассыпную. Камыши у берега при каждом колебании воды шуршали листьями – словно сухие ладони по коже.
Лиат лежала на спине, медленно перебирая ногами, и думала об Итани. Она не чувствовала себя изменницей, хотя знала, что это так. Маати и Итани – Ота – как будто заняли совершенно разные части ее сердца. Итани был ее возлюбленным, тем, с кем она делила постель многие месяцы; а Маати – ее другом, поверенным всех тайн, единственным утешителем в мире, где сейчас нет даже Оты. За эту поддержку она готова была поступиться и чистой совестью и спокойствием. Лиат сама не понимала, как жизнь может быть так легка и одновременно трудна.
Холод пробрал ее до костей. Лиат перевернулась и свободно подплыла к берегу. Пальцы ног увязли в речном иле. После воды воздух казался во много крат холоднее. Когда она нашла халат, ее била дрожь. Ночь обезмолвела, птицы и насекомые утихли.
– Должно быть какое-то правило поведения в подобных случаях, – произнес Бессемянный из темноты, – но мне оно неизвестно.
Лицо андата как будто висело в воздухе; бледные губы кривились в ироничной и одновременно мрачной усмешке. Он шагнул вперед. Лиат рывком запахнула халат. Его одежды – черные с синим отливом – то растворялись в темноте, то снова появлялись. Андат что-то вынул из рукава и протянул ей. Косынку.
– Когда я увидел, где ты, то решил тебе принести.
Лиат взяла ее и машинально изобразила благодарность. Андат небрежно ответил, сел на корточки у пруда и стал смотреть на воду.
– Ты выбрался из ящика.
– Из одного – да. Хешай-кво меня выпустил. Он уже несколько дней позволяет мне выходить при условии, что я буду оставаться в пределах видимости. Я принес священную клятву, хотя, наверное, все равно ее как-нибудь нарушу. Из-за меня он пошел на поправку. Запереть свою половину – особенно постыдную – значит дать ей возобладать над другой. Этим-то и опасно делить себя надвое, не находишь?
– Не понимаю, о чем ты, – ответила Лиат.
Бессемянный усмехнулся. Похоже, его забавлял этот разговор.
– Высуши волосы, – сказал он. – Я не сужу тебя, дорогуша. Я ведь детоубийца. А ты – семнадцатилетняя девочка, которая завела второго любовника. Куда мне с тобой тягаться.
Лиат обмотала голову и повернулась, чтобы уйти. Под ногами прошуршали сухие листья. Вдогонку прозвучали три слова – так тихо, что она почти приписала их воображению.
– Я знаю про Оту.
Лиат остановилась. В тот же миг, как по сигналу, снова грянул хор сверчков.
– Что ты знаешь?
