– Достаточно.
– Откуда?
– Догадался. Что ты будешь делать, когда он вернется?
Лиат не ответила. Бессемянный повернулся и окинул ее взглядом, потом принял позу снятия вопроса. В груди Лиат вспыхнул гнев.
– Я люблю его. Он мой друг сердца.
– А Маати?
– Его я тоже люблю.
– Но он не друг сердца.
Лиат снова умолкла. В тусклом свете луны и звезд было видно, как андат печально улыбнулся и принял позу, выражавшую понимание, сочувствие и приятие.
– Я и Маати… мы просто нужны друг другу. Врозь нам плохо. Мы с ним оба совсем одиноки.
– Что ж, это хотя бы ненадолго. Он скоро вернется, – произнес андат. – Завтра, может быть. Или через день.
– Кто?
– Ота.
Лиат почувствовала, что задыхается. Чувство было очень похоже на страх.
– Нет, еще рано. Он не успеет!
– А по-моему, успеет, – возразил андат.
– Ему только до Ялакета плыть три недели. Даже если он найдет быструю переправу вверх по реке, то только сейчас прибудет туда.
– Уверена?
– Еще бы.
– Тогда признаю свою ошибку, – сказал андат так уступчиво, что у Лиат не нашлось ответа. Вдруг андат рассмеялся и охватил голову руками.
– Что? – удивилась Лиат.
– Ну и дурак же я. Ота – это тот самый Ота-кво, о котором рассказывал Маати. Он не поэт и у него нет клейма, вот я и не сопоставил одного с другим. Но если Маати отправил его к даю-кво… Да, несомненно. Это он.
– Я думала, ты все знал насчет Оты, – сказала Лиат упавшим голосом.
– Возможно, я преувеличил. Ота-кво… Ученик из «черных одежд», который не принял клейма и не стал поэтом. Кажется… кажется, я слышал подобную историю. Что ж, задам пару вопросов Хешаю и все раскопаю.
Лиат охватил ужас при мысли о содеянном. Она не столько осела, сколько рухнула на траву. Под ее весом хрустнули листья. Андат встревоженно глянул на нее.
– Ты меня провел! – прошептала она.
Бессемянный склонил голову набок и странно улыбнулся – чувственно, жалостливо и вместе с тем удивленно. Его руки приняли позу утешения.
– Ты не виновата, Лиат-кя. Маати рассказал мне все давным-давно, еще когда не знал, кто я. Если ты и предала сегодня своего друга сердца – а тому есть серьезные подтверждения, – то не со мной. Хочешь – верь, хочешь – нет, но эта тайна останется тайной.
– Останется, как же. Не верю!
Андат улыбнулся. На миг он напомнил ей Хешая-кво: лицо того было так же искренно.
– Обладать тайной – все равно, что сидеть на крыше с камнем в руках. Пока ты его держишь, жизни тех, кто ходит внизу, в твоей власти. Уронишь – останется только наслаждаться видом. Я не выдам твоей тайны без выгоды, а при нынешнем положении дел выгоды не наблюдается. Так что пока твои секреты останутся при мне.
Лиат встала в позу вызова.
– Поклянись!
– Ты забыла, с кем ты разговариваешь? Как, интересно, меня обяжет эта клятва?
Лиат уронила руки.
– Я тебя не выдам, – сказал Бессемянный. – Во-первых, незачем, а во-вторых, это расстроит Маати.
– Маати?
Андат пожал плечами.
– Я его полюбил. Он… он еще молод и недолго живет на этом свете. Однако у него хватит таланта и обаяния, чтобы избежать нашей участи. А вот достанет ли ума…
– Ты говоришь, как Хешай.
– Разумеется.
– А тебе… ты ведь не всерьез печешься о Маати?
Бессемянный встал. В его движениях ощущались легкость и свобода катящегося камня. На нем было просторное одеяние темнее ночи, а лицо казалось совершенной маской – фарфорово-белой, гладкой, как яичная скорлупа, и такой же бесстрастной. Сверчки до того разошлись, что Лиат едва уловила следующие слова андата:
– Через десять лет, Лиат-кя, оглянись назад, вспомни этот разговор и спроси себя, кто из нас был добрее к Маати.
15
Жизнь в селении дая-кво тянулась какой-то изысканной мукой. Чистый воздух, холодный камень улиц, всеобщее совершенство, однополость, одухотворенность и красота делали ее похожей на сон. Ота бродил по переулкам, останавливался у печей огнедержцев, слушал сплетни и перезвон ветряных колокольчиков. Посланники всех городов, облаченные в пышные наряды, прибывали и исчезали каждый день. Даже вода отдавала могуществом, даже воздух пах властью.
Когда-то, пока Ота целыми днями таскал на спине тюки и выбирал у себя клещей, Маати жил здесь, в этих хоромах. Каждый вечер Ота возвращался к себе на постоялый двор, измученный ожиданием, и гадал, кем бы он был, если бы принял предложение старого дая-кво. А потом вспоминал школу – жестокость, злобу, уроки, битье и глумление сильных над слабыми – и удивлялся, как смог продолжать учебу Маати.
Пятого дня пополудни его разыскал человек в белых одеждах высокопоставленного слуги. Ота сидел на широкой террасе чайной.
– Вы принесли письмо от Маати Ваупатая? – спросил слуга, принимая уважительно-вопросительную позу. Ота ответил утвердительно. – Дай-кво желает с вами говорить. Прошу за мной.
Библиотека была из мрамора; вдоль стен стояли высокие шкафы для свитков и переплетенных томов, сквозь череду окон с прозрачным, как воздух, стеклом, лился солнечный свет. Тахи-кво – дай-кво – сидел за длинным столом резного эбена. Железная жаровня согревала комнату, распространяя запах дыма, нагретого металла и благовоний. Когда дай-кво поднял глаза, слуга принял позу готовности и глубочайшего, почти смехотворного смирения. Ота стоял прямо.
– Ступай, – сказал дай-кво слуге, и тот удалился, затворив за собой широкие двери.
Учитель некоторое время разглядывал Оту из-под хмурых бровей, а потом толкнул ему через стол запечатанное письмо. Ота подошел, взял его и спрятал в рукав. Какой-то миг они стояли молча.
– Глупо было являться сюда, – произнес Тахи-кво как бы между прочим. – Если твои братья узнают, что ты жив, то прекратят следить друг за другом и сплотятся против тебя.
– Вполне может быть. Вы им скажете?
– Нет. – Тахи-кво встал и пошел вдоль шкафов, повернувшись к нему спиной. – Мой учитель умер, знаешь ли. На следующий год после твоего ухода.
– Мне жаль, – ответил Ота.
– Зачем ты приехал? Почему именно ты?
– Мы с Маати друзья. А больше довериться было некому.
Другие причины он не хотел открывать. Они касались только его.
Тахи-кво провел пальцами по корешкам книг и горько усмехнулся – это было видно даже из-за плеча.
