Ратоборцы

— Повелитель Доминик, без дела любым словам цена копейка. Денье.

— Не всегда. Некоторые слова сами по себе дело. Сразу скажу, вашим великодушным предложением вампиры не воспользуются. На Технической стороне мы потеряем почти всю нашу магию, останутся только жалкие крохи. Это гораздо хуже, чем потерять всё, — тогда нет места сожалениям, и пустота заполняется чем-то новым. Но когда остаётся мелочь, обрывки прошлого — тоска и сожаление цепляются за них, разъедают и ум, и душу.

— Толку тогда от моего, как вы изволили выразиться, великодушного предложения… — Славян пренебрежительно покривил губы и отрезал: — Трепотня одна.

— Нет, Вячеслав Андреевич, не трепотня. Общинники верят мне безоговорочно, и вампиры, и живляне. Но чтобы поверил кто-то за пределами общины… Такого не случалось уже давно. Очень давно. Не скажи вы тех слов, вести переговоры с Ястребами, и тем более — договор заключать, я не отважился бы никогда. Спасибо, — склонил голову вампир.

— Не спешите благодарить, — буркнул вмиг помрачневший Славян. — Ещё не известно, чем это кончится.

— Да хоть чем. Хуже, чем с Соколами, не будет. Латириса благодарна вам за мудрый совет. И от имени общины я прошу вас ещё об одном совете.

— Повелитель Доминик, вы звали меня ради совета? — с лёгким ехидством поинтересовался человек. — Старейшин не хватает?

— Не хватает, — совершенно серьёзно ответил вампир. — Ни с чем подобным они раньше не сталкивались. Как и я. Вы смотрите на мир по-другому, не из общины. Мне интересно ваше мнение. Право окончательного решения, а значит и ответственность за него, ложится на меня. Я прошу вас о совете, который позволит иначе взглянуть на ситуацию, но ни вас, ни меня ни к чему не обяжет.

* * *

Старейшина долины Эндориен, синеглазая лайто Мирайинг ар-Паддиан ли-Винелла ранней темноте только порадовалась: свидетелей не будет совершенно точно. Человеки с наступлением вечера на поляну с тёплым источником Серебрянцем без крайней нужды не сунутся, собственных суеверий побоятся, а содолинники тоже ни за что сюда не пойдут в темноте по снегу и морозу, будь поляна хоть трижды магической. Что бы ни случилось, выкрутятся самым немыслимым способом, но до утра дотерпят. Хелефайи темноты побаиваются как человеческие детишки.

В глубине леса опробуют голоса волки. Настоящий вой будет позже, а сейчас так, репетиция.

Мирайинг тоже было не по себе, и яркий свет «путеводной звезды» не помогал, но как говорила знакомая мавка, охота пуще неволи. А охота была сильная. И давняя.

Долгожданное время приближается. Всё идёт так, как задумала она. Мирайинг отряхнула снег с хелефайской походной одежды: облегающие, но не тесные коричневые штаны, короткие мягкие сапожки на маленьких устойчивых каблучках, которыми при ловком пинке можно сломать кости даже медведю, тоже коричневые, на два тона темнее. Зелёный свитер, длинный, тонкий и тёплый, светло-зелёный кафтан до колен с маленьким отложным воротничком и рукавами на четверть ниже локтя. Слева приколот серебряный алиир-ящерка. Широкий черный пояс старейшины с серебряными ящерицами легко овивает немыслимо тонкую талию. Человечицы, чтобы достигнуть такого изящества, затягивают себя в корсеты до багровых кругов в глазах. К поясу прицеплен маленький узкий кинжал в посеребрённых ножнах.

Заскрипел снег. Хелефайна презрительно усмехнулась: человеки так неуклюжи. И мерзлявы, вынуждены таскать на себе толстые тёплые куртки, что не добавляет им ни грации, ни проворства. На поляну человек зашёл правильно, не забыл поклониться источнику с целительной водой — водопадику полутораметровой высоты. Одинаково тёплая и в мороз и жару вода течёт с вершины невесть откуда взявшегося холмика, с одной стороны пологого, с другой — обрывистого, в раскопанную много сотен лет назад ямку полуметровой ширины и глубины, тщательно выложенную и обрамлённую обычными камнями- голышами, выбирается из каменной чаши ручейком и через два метра вновь уходит под землю.

Широкую поляну окружают высокие пушистые сосны, а холм порос снежноцветкой — похожими на ландыши душистыми ярко-голубыми цветами, время которых — круглый год, и чем жесточе морозы, там ярче и пышнее цветы. Мирайинг любила сравнивать себя со снежноцветкой — от любых трудностей только цветёт лучше. Но знакомая мавка, некстати припомнилось хелефайне, всегда говорила, что снежноцветка просто настоящих морозов никогда не видела.

— Чего мнешься? — спросила Мирайинг. — Принёс?

— Да, госпожа, — подобострастно ответил человек. Мирайинг явственно различила страх в его голосе и довольно улыбнулась.

Человек с глубоким поклоном протянул ей маленький кожаный мешочек. Мирайинг с нарочитой неторопливостью — пусть постоит полусогнутый, помается — надела чёрные перчатки из тончайшей лайковой кожи, достала из мешочка пёстрый стеклянный шарик величиной с вишню.

— И как подействует? — спросила она.

— Надо согреть шарик в ладонях, назвать ему имя вашего врага, госпожа, и разбить. Сначала у вашего врага, моя госпожа, лицо покроется язвами, потом и всё тело, а затем он умрёт в жутких мучениях. Всего минута, госпожа, но за это время ваш враг, прекраснейшая госпожа, успеет сотню раз позавидовать грешникам в самом жутком круге ада. Остальные присутствующие не пострадают.

— Звучит неплохо, — сказала хелефайна.

— Разбивать может один, госпожа, а имя говорить — другой. Но именно разбивальщика экспертиза назовёт владельцем шарика. Всё как вы и хотели, госпожа.

— Толково придумано, — снисходительно одобрила Мирайинг. — Но слова, — она подошла к водопадику, сунула шарик под тёплую воду, — всего лишь слова, — усмехнулась хелефайна и обернулась к человеку: — мой ненадёжный партнёр Филипп. — Мирайинг разбила шарик о каменный бордюр источника.

Человек с пронзительным воплем, от которого волки трусливо оборвали репетицию и рванули наутёк, повалился на снег. Мирайинг бросила ему загодя приготовленное заклинание исцеления.

— Что ж, — сказала она поскуливающему от свежепережитой боли и страха человеку, — товар стоит своей цены. — Мирайинг уронила на снег купюры. Человек резво подполз, принялся собирать.

— А премиальные, госпожа? За испытания.

«Великое изначалие, — подумала Мирайинг, бросая на снег ещё две купюры, — как они все предсказуемы. Как глупы и примитивны. Раса обезьян».

— Пшёл вон, — сказала она.

Повторять человек не заставил, убрался в поляны вмиг.

— Киарин, — негромко окликнула Мирайинг.

Из-за сосны вышел лайто, синеглазый как и сестра. Одет точно также, только пояс простого долинника — коричневый, без украшений. И ножны у кинжала простые, без затей. Хелефайи богатством воображения не отличались никогда, и многие столетия со смесью восхищения, зависти и благоговения смотрели на затейливое разнообразие человечьего рукомесла — одежды, архитектуры, утвари…

— Проводи его поближе к деревне, — сказала Мирайинг брату, — и убей так, чтобы селяне подумали на бродячего упыря.

Киарин кивнул в ответ. Обычно упыри — крупные хищные звери неуёмной прожорливости — предпочитают отсиживаться в лесу, но зимой, особенно если, как в этом году, их за лето расплодилось слишком много, отправляются искать новые места обитания, стаями и поодиночке. Ради убитого упырём деревенский жандарм не станет тревожить префектурные власти, бедолагу без лишних проволочек закопают на деревенском кладбище. Тем более, что до утра трупом обязательно кто-нибудь да подзакусит — не прохожий упырь, так волки.

* * *

— Так вы согласны поработать один вечер моим советником? — спросил повелитель. — Я оплачу вашу работу как проводнику, по расценкам Трилистника, с почасовым начислением.

Человек ответил серьёзным внимательным взглядом. Повелителю показалось, что Славян способен просмотреть его и без телепатии. На редкость неприятное ощущение. Словно в далёкой юности, когда он