бюджете лаялся, всех распределял, продовольствие, миссии, учёба, расселение, координация. Нормально выходило. Правда, повоевал я лет до тридцати пяти. Потом пошёл в администраторы. Всё доказать что-то пытался.
— Доказал?
— Похоже, что нет.
— Мейс, — сказал Купй зло, — хватит дурить. У нас война. Нашёл время копаться в воспоминаниях и обидах.
— Думаешь, не время? — сказал Мейс.
— Ты дурак или хочешь меня поддеть? Мне действительно надо отвечать на твой вопрос?
— Нет… говоришь, война? Ладно. Война так война…
— И всё-таки, что там было — в кабинете Палпатина?
— Бой, — ответил Мейс. — Честное слово, не танцы в голом виде.
— Мне не нравится твой тон.
— От меня требуется сражаться, а не толкать речи.
— Мне не нравится, что ты что-то скрываешь.
— Да неужели? — ухмыльнулся Мейс. — Я как раз весь на ладони. Вкупе с комплексами и детскими обидами.
— Мейс, твои идиотские обиды в прошлом могут помешать тебе сражаться — сейчас.
— Да нет, почему. Когда я дерусь, я чувствую себя полноценным, — Мейс ухмыльнулся пространству. — Возможно, только в это время.
Куай помолчал. Оценил интонацию и слова.
— Ты говоришь правду.
— Конечно.
— Пошли, — сказал Куай. — Нам надо торопиться.
Зелёный гремлин
— Библиотека?..
— Именно, — ответил Рэк, оглядывая стеллажи и полки. Полки и стеллажи. Обычные стеллажи и полки. Только вершиной своей они терялись где-то там, в клубах серого тумана. Над библиотекой стояли облака. И крыши у неё не было.
— Книги, голокроны, магнитные записи, электронные диски, — продолжил Рэк профессиональным тоном экскурсовода. — В дальнем зале — любого вида записи от руки. Те, что не издавались, а писались для своих и себя. Там есть клеёнчатые толстые тетради в клеточку с разводами чернил на полях. Хрупкие школьные тетрадки, которые в материальном мире давно стали пылью. Свитки. Сшитые книги. Распечатанные пачки листов на копирующих устройствах. Есть и вовсе экзотический писчий материал. Который, между прочим, стоек перед временем — и весьма стоек. От выделанной кожи животных — до плотных сортов бумаги из ткани, а не целлюлозы. Даже дощечки. Даже… выбитые на стенах храмов и домов записи. Многих из тех стен тоже не существует. Время сжирает всё. Эта библиотека была создана теми, кто боролся со временем. И хранил жизнь в пользу вечности.
— Только вечность оказалась не жизнью.
Рэклиат ничего не ответил гремлину. Он смотрел на пространство, уходящее вдаль и ввысь. Полки терялись в облаках, как в тумане. Полки терялись в тумане, как в облаках. Или в скоплении того, что им было удобней принимать за облака и туман. Интересно. Хотя бы кто-то — пытался проверить? Что это такое. И куда это идёт. Никто. Никто. Лучше закрыть глаза и думать, что всё идёт наилучшим образом в этом лучшем из миров. Как мало изменилось со смертью. Не изменилось ничего.
— Вообще, весь мир, — сказал Рэклиат Йоде, — наш мир, — он обвёл рукой пространство, полное тумана и туч, — создавался на острейшем, искреннем порыве. Вырвать жизнь у смерти. Преодолеть. Сохранить…
— Хранить… — отозвался гремлин эхом.
— Именно, — Рэк усмехнулся. — То, что хранится…
Пыль на полках. Артефакты под стеклом. Музейные мечи, которые никогда не сорвутся в битву. Не будут сшибаться с другими, врезаться в мясо, колоть, вырываться изо всё ещё живой плоти, открыв кровавый фонтан. Не выпадут из одних рук, чтобы рукоять схватили — другие.
И книги не будут читать, елоздить по ним пальцами, отслюнивать страницы. Не вопьются глаза, внимательные, презрительные, жадные, живые. Строчка останется строкой — набором из символов и знаков, отдалённо передающих живую речь. Строчки не станут голосом в чьей-то голове, радостью или болью чьего-то сердца. Всё кануло в вечность. Всё стало ничем.
Живому миру под нами нет никакого дела до хранимого в вечности. Он живёт дальше, он очень занят тем, чтобы жить.
А мы…
— Собственно, — сказал Рэклиат вслух, — я привёл вас сюда, чтобы показать очень неплохое собрание трудов относительно мира Великой Силы.
— Да? Именно о ней? Сто тысяч томов, ммм?
— Почти что столько.
— Написанных здесь?
— Написанных там.
Йода мотнул ушастой головой и, прищурясь, оглядел полки.
— Любят живые существа переводить своё время, любят, оххо…
— Да не так уж и переводили, — ответил Рэклиант. — Много, конечно, отстранённых философствований, но достаточно много трудов, основанных на научном и весьма прагматичном подходе.
— Мир Великой Силы, — буркнул Йода, — это всего лишь тонкоматериальное — или толсто энергетическое, — он фыркнул, — пространство, созданное или само собой образованное из первичной энергии. Вот и всё. Дураком надо быть, чтоб делить мир на материю и энергию. Как известно, материя чем глубже, тем больше становится энергией взбесившихся элементарных частиц. А между, хм, духом и телом есть много промежуточных этапов. Потому что любой дух — это искра Великой Силы. А мне что-то не хочется быть искрой, — с неожиданной агрессией сказал он. — Я привык к себе. Такому зелёному и ушастому.
— С отвратительным характером, — сказал Рэк.
— Да, — ответил Йода. — Пожуёшь сотню лет кору дерева, не таким станешь.
— Хм?
— Лёгкий наркотик, — спокойно сказал Йода. — Помогает пофигистски относиться ко всему миру. И идиотам в нём. Семьсот лет…
Они оба молча посмотрели вглубь зала.
— Кто-то к вам идёт, — вдруг сказал Рэк.
— Хммм. Кто-то. Ученички. Чешут, — сказал зелёный гремлин и с хрустом укусил неожиданно мощными зубами возникший в его руке посох.
Совещание в привате
— Это мастер Рэклиат, — буркнул Йода, глядя на знакомые лица. — Он показывает мне библиотеку, сохранённую с доисторических времён. И я как раз хотел перейти к её детальному осмотру.
— Учитель.
Йода безо всякого выражения посмотрел на Куая. Рэк, который скромно держался в стороне, подумал,
