— Ленин? — вырвалось у меня.
— Да, тот, который спустя много лет стал Лениным.
— И он, может, стоял на этом самом месте, на котором сейчас стоим мы?
— Конечно. Когда он был мальчиком, ходил по берегам Ушны с удочкой. А позже, когда уже стал студентом, его сослали сюда царские власти. И тогда на тихом, безлюдном берегу Ушны он мог уединяться с книгами.
Харис-абый с упрёком посмотрел на Галимджана. «Ты, оказывается, даже об этом ещё не поведал своим гостям!» — говорил его взгляд. Он рассказывал тихим, глуховатым голосом, а мы слушали, позабыв, ради чего пришли в этакую даль.
Оказывается, когда-то Володя Ульянов, как и мы, ходил по этим местам. Он научил местных ребятишек играть в городки и в лапту. В Ушне он купался, валялся на горячем песке. Наверно, эти берега, и сочный зелёный луг, и вон те старые сосны хорошо помнят резвившегося здесь юношу с рыжеватыми волнистыми полосами. Умели бы они разговаривать, сколько интересного могли бы нам поведать!..
Заворожённо смотрим мы на две склонившиеся друг к другу сосны, что возвышаются над лужайкой. Может, Володя Ульянов спускался к этому месту вон по той тропинке, еле приметной полоской виднеющейся среди травы? Может, прилегши на этой лужайке, на которую солнце так обильно льёт свои лучи, он предавался великим светлым думам? Может, как раз на этом месте он встречался с крестьянским сыном Бахавием, который, сдвинув на затылок шапчонку, рассказывал ему о своём житье-бытье, певал свои грустные песни:
Харис-абый примолк, задумавшись. Никто из нас не произнёс ни словечка, чтобы не спугнуть его мыслей. Слушали бы и слушали его. Уже солнце на треть погрузилось в мутное облако, затянувшее горизонт. Над нами, противно попискивая, вились комары. Мальчишки шлёпали себя по коленям, по щекам. Но никто не вспомнил, что пора собираться домой. Пока доберёмся до Апакая, совсем стемнеет.
— Да-а, — вздохнул Харис-абый. — Я тоже был таким же мальчишкой, как вы. Любил бродить по тропинкам. Хотелось узнать про каждую, куда она уводит. Но, по правде говоря, ни мне, ни моим сверстникам некогда было слоняться без дела. Мы не придумывали нелепых затей, — он многозначительно посмотрел на нас и кивнул на вяло шевелящуюся у берега рыбу. — Мы отправлялись в лес и собирали щавель, ягоды, грибы. Для всего села собирали. Больше нечего было есть… Однажды, в 1922 году то было, крестьяне с нашей округи собрались в поселковом Совете и написали письмо Ленину. О том, какой они видят жизнь в будущем, о своей верности Ильичу написали… А спустя два года, ребята, в тот день, когда умер Ленин, в том самом помещении меня приняли в комсомол. Мне тогда исполнилось четырнадцать лет.
Тени от деревьев всё удлинялись. Ушна потемнела. Стало прохладно. Силуэты деревьев резко выделялись на фоне оранжевого и постепенно меркнущего неба.
— А что потом было, Харис-абый? — спросил Галимджан.
— Хочешь знать, что потом было?.. Вскоре я уехал в Казань. Там поступил на завод и получил специальность. А потом, желая остаться верным заветам Ильича «учиться, учиться и учиться», поступил на рабфак. Служил в Красной Армии. Недавно демобилизовался… Вчера приехал в отпуск. Обычно человек по приезде обходит самых близких друзей. И вот я сегодня с самого утра брожу по окрестностям, любуюсь родными местами. И мне кажется, что Ленин, гуляя по этим местам, думал про то же, испытывал такие же самые чувства. И, конечно, он никогда не думал, что кто-нибудь с недобрыми намерениями занесёт руку на эту красоту, которой славна наша сторонушка.
— Что ж он… и рыбу не ловил? — буркнул Ибрагим, потупясь.
Брови Харис-абыя сомкнулись над переносицей.
— Ловля ловле рознь, — сказал он строго. — Красоту земли надо беречь, ребята. От нас зависит, какою в будущем станет наша земля.
Харис-абый не торопясь обулся и, не сказав больше ни слова, зашагал вдоль берега.
Мы пришли в Апакай, когда уже стемнело. Я перво-наперво заглянул в комнату Рахили. Рахиля была уже в постели. А моя мама сидела на краешке её кровати и что-то рассказывала. Наверно, что-то смешное. На лице девочки блуждала улыбка.
Увидев меня, мама сказала, что Рахиля сегодня упала с дерева и сильно расшибла коленку. И тут же принялась ругать нас за то, что целый день пропадаем невесть где. Строго-настрого наказала не лазить на деревья.
— Рахиля вот не слушалась, теперь лежит с распухшей коленкой, — сказала она. — Я ей распаренный подорожник приложила и перевязала накрепко. Сейчас горячим чаем поить буду, с мёдом и мятой…
Рахиля покраснела и отвернулась к стене. Стыдно стало, что солгала. Но я в душе благодарил её. Расскажи она всё, как было, — представляю, как бы нам сейчас влетело.
Я повернулся и пошёл из комнаты.
— Завтра дедушка Галимджана едет на сенокос. Если хочешь, отправляйся с ним, — сказала мама вслед мне.
Я кивнул.
Утром меня разбудили чуть свет. У ворот уже стояла подвода, на неё складывали косы и грабли.
Мама вынула из печи целый чугунок варёной картошки, накрыла его вместо крышки круглым ржаным хлебом, завязала всё это и велела отнести в телегу.
На улице свежо. На посветлевшем небе ещё не все звёздочки погасли. Петухи голосят во всей деревне, усердствуют, чтобы своих хозяев разбудить ко времени. А улица и без того уже полна народу. Оттуда доносится говор, смех, лошади фыркают, телеги погромыхивают. Слышно, как у соседей кто-то правит косу.
Жаль, Рахиля спит. Мне хотелось её чем-то отблагодарить за то, что нас не выдала. Её кровать стоит у самого оконца, перед которым разбит палисадничек с цветами. Окно раскрыто настежь. Я несколько раз прошёлся мимо, нарочно посильнее шаркая ногами и покашливая. Думал, может, проснётся и выглянет. Она не пожелала выглянуть. А может, так крепко спала.
Тогда я быстро нарвал в палисаднике цветов, самых красивых, и положил букет на подоконник. Но не успел отойти, букет слетел на землю. Я заметил, как в окне промелькнула рука Рахили.
«Ну ладно! — подумал я. — Не хочешь мириться, и не надо».
Галимджан со своим дедушкой Ислам-бабаем уже влезли на телегу. Я бросил в неё свою фуфайку и тоже вскарабкался. Лёг на мягком сене. Телега, трясясь и гулко погромыхивая, выехала со двора.
К полевым воротам съехалось множество телег. Стоял шум-гам, как на ярмарке. Однако здесь долго задерживаться не стали. Обоз длинной вереницей вытянулся вдоль дороги, которая, то приближаясь к Ушне, то удаляясь, вползала в синеющий вдалеке лес. Лошади бежали резво, легко. Поднятые кверху косы в лучах восходящего солнца алели, будто флажки. Телеги набиты парнями и девушками. На каждой телеге свой запевала. Множество песен звучало одновременно, разносилось далеко-далеко. Звенела, надрывалась гармонь.
Недавно две деревни, Апакай и Кокушкино, объединились в одно хозяйство. И вот впервые выехали
