происходит с каждой звездой. Оно стало как бы центром мироздания, к которому поступала мгновенная информация о его состоянии. Иногда тревожная, иногда радостная, но всегда истинная. И все тело его отзывалось на эту информацию трепетом лепестков и листиков, сосущей силой корней и интенсивностью дыхания — каждой мельчайшей жизненной функцией.
Растение тоже объединяло звезды в созвездия, но уже не по зрительным ассоциациям, а по длине волны излучения и по его интенсивности, что сразу сделало небо из плоского объемным, разноцветным и бесконечно разнообразным. Хотелось беспрерывно вчувствоваться в небо, однако корни однажды начали подавать тревожные сигналы. Запасы влаги в почве под скалой стали иссякать, поступление питательных веществ — сокращаться. Надо было продолжать движение… И новые побеги поползли вдоль скалы вверх, где сумели сохраниться остатки почвы.
Однако подолгу на одном месте задерживаться не приходилось — больших запасов почвы, пригодной для жизни, нигде не оказывалось. Откуда было знать Растению, что вся она осталась внизу, у едва заметных язычков зеленого леса. Растением эти «язычки» ощущались колебаниями малопитательного участка длин волн очень слабой интенсивности. Ладно бы в них не чувствовалось пользы, но и доносилась какая-то опасность.
Нет, Растение с сине-белыми цветками и серебристо-зелеными листиками двигалось вверх, ближе к солнцу и звездам. В конце концов, оно научилось находить почву не только на ощупь, запуская в глубину корни, но и по ее излучению, которое было совсем непохоже на излучение Солнца и звезд, будучи очень темным, но оно несло с собой жизнь. Свое излучение было и у влаги. Именно оно и привело Растение на берег горного ручья, бравшего начало на леднике, однако сейчас почти пересохшего. Но Растению воды было больше, чем достаточно. Наконец-то оно обрело настоящую почву, пропитанную вожделенной влагой, и двигалось уже не столько из жизненной необходимости, сколько от избытка сил, бурливших в теле, стволы которого стали толстыми и прочными, покрылись корой, защищавшей внутренние ткани от случайных повреждений. Побеги неудержимо разбегались вдоль ручья, и Растение стало ощущать себя хозяином весьма большого пространства.
И все было бы хорошо, если бы не стали холодней солнечные лучи. С каждым днем амплитуда их колебаний становилась все меньше и меньше. А однажды ветер принес холодный воздух, от которого движение соков в теле сильно замедлилось, и Растение почти перестало ощущать себя. Потом тело сковало чем-то мягким и холодным, и наступило полное забвение.
Сколько оно длилось, Растение не знало. Просто однажды оно снова ощутило тепло, почувствовало чуть заметное движение соков в теле, потом ощутило свет, и жизнь пошла своим чередом: бурный рост весной сменялся периодом стабильности летом, замедлением жизни — осенью и забвением — зимой.
Долго ли, коротко ли, много ль зим и лет миновало — трудно сказать, потому что никто им счет не вел — старые корни давно отсохли, а у новых есть только будущее, к которому они ненасытно стремятся.
Но однажды Растение, продвигаясь вдоль ручья, добралось до ледника. Его холодное дыхание заставило Растение приостановиться, и большая часть побегов повернула обратно. Однако один побег, укрываясь от мертвящего холода ледника, совсем близко прижался к течению ручейка, ощущая его тепло, которое не мог победить даже ледник. И побег продолжил свой путь к Вершине, стелясь вдоль потока, почти прижимаясь к нему.
Ручей нырнул под ледник. Солнце совсем исчезло, не говоря уже о звездах. Но побег двигался за теплом ручья, которое становилось все ощутимей. Арка льда над ручьем стала выше, а вода теплее, и однажды лед кончился. Вода же стала такой горячей, что побег поспешил отодвинуться подальше.
Здесь, на высоте за ледником, всего было вдосталь — и солнечного света, и тепла, и влаги — оказалось, что ручей начинается вовсе не с ледника, а из горячих источников, бьющих из склона, поросшего странными растениями, к которым Побег отнесся с большой настороженностью, быстро разобравшись, что они питаются тем же, чем и он… Хватит ли на всех?.. Пока хватало…
Побег опять окреп, разросся, почувствовал силу и жажду движения. Снова над ним появились сине- белые цветы, похожие на человечка в синем костюме и белой рубашке.
Однако не все здесь было столь уж прекрасно. Во-первых, в воздухе не хватало кислорода, а попадались незнакомые, порой опасные включения, отчего дышать приходилось то очень интенсивно, то вовсе задерживать дыхание. Во-вторых, почва местами была очень горячей, и в нее нельзя было даже запустить корни. Приходилось обследовать побегами большие пространства, прежде чем находилось подходящее для укоренения место.
Но зато здесь, видимо, не приходилось бояться зимы. И она, действительно, что-то уж долго не наступала. Растение даже притомилось от непрерывного интенсивного бытия.
Гораздо выше теплых источников ощущалось мощное излучение света и тепла незнакомого состава волн. Растение всегда любило свет и тепло и потому направило свои побеги в сторону необычного объекта. Тем более, что спектр у него был довольно приятный и не сулил опасности.
Звезды загорались в темноте и гасли при свете Солнца, далеко внизу клубились тяжелые снежные тучи, а Растение медленно и упорно ползло вверх по склону, теплому и приятному, орошаемое время от времени ласковым прохладным дождиком. В таких условиях ползти можно было как угодно долго.
Может быть, так оно и было… Во всяком случае, за это время Растение заполнило собой весь ранее голый склон от горячих источников до светящейся вершины. И когда первые его побеги достигли высшей точки и высунулись за край, охлаждаемые обманчиво прохладными дождиком и ветром, оттуда пахнуло таким жаром, что тело пронзила нестерпимая боль, и обугленные концы побегов черным пеплом осыпались во мрак.
Звезды, казалось, с интересом наблюдали за встречей…
Растение больше не высовывало свои побеги за край Вершины, а принялось окружать ее ими. А поскольку влаги в почве почти не было, корни его уходили все глубже и глубже в склон.
Растение все время ощущало сотрясения почвы и воздуха, сопровождаемые очень низким рокотом. Они облегчали корням продвижение вглубь. И в какой-то момент кончики корней высунулись в заполненное жаром и светом пространство. Корни — не побеги, чтобы быстро реагировать на боль, изменяя направление движения.
Но боль была невыносимой, и все тело Растения напряглось, чтобы превозмочь ее и выдернуть корни из коварной почвы. В этот момент раздался особенно мощный гул, сопровождавший сильное сотрясение, и вся оконечность Вершины, разрыхленная корнями Растения и постоянными колебаниями, с шумом рухнула внутрь жерла, в глубине которого клокотало и булькало раскаленное каменное варево.
Растение, на лету превращаясь в уголь, пепел, золу, раскаленный газ, плазму, опустилось в магму ее неотличимой частью. И в этот момент она вдруг вспучилась, заклокотала и взорвалась, выбросив из жерла громадный огненный столб.
И задрожала земля, и пополз вниз по склону ледник и, догоняя его, потекла, переливаясь через край кратера, как тесто из квашни, раскаленная, пышушая жаром и пламенем магма…
И поблекли ослепительные ночные звезды в сполохах всепожирающего пламени, и, казалось, содрогается не только земля, но и небо… И, задрожав, вышла река из берегов, и тихое озерцо выплеснулось на зеленые берега, и стукнулись лбами каменные исполины, охранявшие его…
— Поздравляю вас, госпожа Мэр, — донесся до Женщины смутно знакомый голос. — Мальчик!..
Она с трудом открыла глаза, все еще опасаясь, что нескончаемая боль, только что утихшая, вернется вновь. Но в теле и в душе царил покой.
Перед ней с младенцем на руках, улыбаясь, стояло гинекологическо-акушерское светило Города. Его усы торжествующе топорщились в стороны, пытаясь дотянуться до ушей. Он был явно доволен своей работой…
— Мальчик?.. — беззвучно прошептала обескровленными губами госпожа Мэр… Если б еще кто- нибудь объяснил ей, откуда он взялся… Бог с ней, с прессой, которая вовсю муссировала заключение медиков о ее «непорочном зачатии», где восторженно, где иронически, но она-то сама совершенно точно знала, что зачать от мужчины у нее не было возможности за неимением оного… Тайное искусственное осеменение?.. Но она не видела ни малейшей оказии для этого…
Разве что, однажды — как раз месяцев девять назад, ей приснился странный сон, будто она — река,
