Ведь ночь?
Уже давно ночь…
Откуда же этот столб света, это пламя, объявшее колесницу?
А раньше — разве и тогда не был он слишком ярким для ненастного зимнего дня?
Блеск колесницы подобно клинку полоснул по неосторожным глазам. Акамие изо всех сил зажмурился.
— О царь, да сопутствует тебе удача, пусть взойдет высоко на небосклоне твоя звезда и не закатится вовеки, пусть будут долгими дни твоей жизни и власти… — нараспев декламировал придворный восхвалитель.
Акамие приоткрыл глаза. Гости слушали, покачиваясь и согласно кивая, и каждый камень в их украшениях вспыхивал яркой искрой, окруженной радужным сиянием. Но их блеск был тусклым по сравнению с пламеющими одеждами повелителя.
Неужели никто не замечает?
Погрузившись в оцепенение, Акамие пропустил тот момент, когда все изменилось. Неугомонный Эртхиа несколько раз окликнул его — тогда Акамие увидел.
Как будто мягкое сияние разлилось между ним и нестерпимым блеском царских одежд.
Перед царем стоял юноша.
Мягкий свет, казалось, излучали надетая на нем длинная рубаха из тонкой светлой ткани с разрезами от бедер, стянутая широким жестким поясом, прикрепленные к нему простые гладкие ножны из белого металла и само его невиданно светлое, жемчужной белизны лицо. А особенно волосы, крупными кольцами вольно падавшие на плечи.
«Как светлое пламя,» — подумалось Акамие, и вздох Эртхиа вторил его мыслям: «Как грива Веселого…»
Когда же Акамие встретился с юношей глазами, лед его взгляда обжег. Смутившись, Акамие отвел глаза, а когда снова поднял их, увидел, что одежда юноши в засохшей крови, ножны пусты, а руки туго связаны в локтях за спиной.
— Я — Ханис, сын царя и бога, сто первый царь, носящий имя вечного Солнца. Кто ты, севший на трон моих предков и мой? — так говорил юноша, глядя в глаза царю.
Мертвая тишина застыла в зале. Даже эхо, ловившее малейший шорох, и то затаило дыхание.
Это продолжалось мгновение, не больше. Но мгновение полновесное, как капля в водяных часах.
А потом…
— Скормить гаденыша шакалам!
— О царь, позволь мне самому задушить его!
— Вырвать дерзкий язык…
Одним движением руки царь унял злобный гул. Эхо, поворчав, тоже послушалось.
— Ты смеешь говорить это мне, раб? — тяжелый голос царя заполнил весь зал.
— Сегодня я твой пленник, — спокойно ответил юноша. — Но рабом я не буду никогда.
Лицо царя потемнело.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
Тихие возгласы удивления прошелестели по залу. Ростом и шириной плеч пленник походил на двадцатилетнего, а до сих пор не замечали, чтобы жители Аттана превосходили ростом хайардов.
— Ты раб, мальчик, — со всей мягкостью, позволительной в разговоре старщего с младшим, объяснил царь. — Ты мой раб.
— Нет, я — не раб. Я сын бога и бог.
— Ты! — теряя терпение, вскричал царь. — Ты — презренный раб, последний из моих рабов, сын шакала и змеи. Твой отец — трус! Разве мужчина умирает, не вступив в в бой? Даже ты, мальчишка, на чьем лице лишь детский пушок, оказался храбрее его… Но теперь, запомни, ты мой пленник и раб. В моей власти послать тебя в каменоломни, или сделать моим наложником, или — евнухом. Для каменоломни ты слишком красив, и слишком строптив для ложа. Но евнух из тебя выйдет отличный. Что ты скажешь на это?
Ханис ничего не сказал.
Он смотрел вверх, на овальное окно в потолке, и яркий свет не слепил его.
— Увести его! — приказал царь. — Содержать отдельно. Глаз не спускать! В Аз-Захре я хочу видеть его живым.
Уходя, Ханис оглянулся на Акамие. Его взгляд был Акамие непонятен.
Вскоре царь покинул тронный зал, знаком повелев продолжать пир без него. Акамие хотел, но не осмеливался уйти, пока оставались за столом старшие царевичи.
Музыканты, настроив кто дарну, а кто ут, принялись наперебой расхваливать отвагу воинов Хайра, и красоту пленниц, и богатую добычу, которой нет ни цены, ни счета, и мудрость военачальников, ведущих воинов, и величие царя, могучего повелителя вселенной, сотрясающего мир шагами, под чьей пятой корчатся покоренные народы…
Тихое поцокиванье вернуло Акамие из глубокой задумчивости. Кто-то осторожно подергивал его за складку плаща. Акамие обернулся: раб из царских рабов пытался незаметно для окружающих привлечь его внимание.
Акамие тут же поднялся, не потревожив увлеченного музыкой и вином Эртхиа, и поспешил за посланником.
Лакхаараа, против воли, обернулся ему вслед, стиснул зубы.
Эртхаана оборачиваться не стал. Он искоса глянул на старшего брата и поднес ко рту чашу, полную темно-красного густого аттанского вина.
Витые-плетеные фонари бросали черный узор теней на голые каменные стены просторного покоя. Расставленные широким кругом на полу, они освещали наваленные грудой драгоценности, высотой до колена Акамие. Он устало прикрыл глаза. Столько сокровищ, как сегодня, он не видел никогда. И уже не хотел видеть.
— Что, Акамие, глаза слепит?
Темная могучая фигура царя отделилась от стены. Облачко пара, рваное в пляшущем на сквозняке свете фонарей, отлетело от его рта. Акамие низко поклонился, прижимая ладони к груди.
— Открой лицо.
Подняв один из фонарей, царь подошел ближе.
— Как загорел твой лоб. А щеки и шея так же белы. Нет! Белая кожа у того щенка. Видел его? Он один убил не меньше дюжины моих воинов, если мне не солгали. Впрочем, не это важно. Его сестра бросилась с башни. Его отец принял яд, и мать тоже. Из его рода он один попал мне в руки живым. Я приказал следить за ним днем и ночью, иначе он покончит с собой, как все они. Что ты скажешь об этом, читатель свитков с древней и новой мудростью?
— Мой повелитель, спроси своих советников, более просвещенных и умудренных, нежели твой недостойный раб.
— Спрошу. Когда пожелаю. Сейчас я спрашиваю тебя.
Акамие торопливо облизнул губы.
— Их поступок мне непонятен, мой повелитель. Я читал, что в отдаленных землях люди вольны сами выбирать между жизнью и смертью, но это выше моего разумения.
Вопросительно взглянув на царя, Акамие воспользовался паузой, чтобы перевести дух. Царь кивнул: продолжай.
— Мой повелитель, конечно, уже обратил внимание на несуразности устройства этого дворца.
— Он внушает подданным трепет и повиновение…
— Но он неудобен и неуютен для самих владык. При такой суровой зиме на окнах нет ставен, камень стен ничем не укрыт, и нет отопительных ниш. В купальнях чистейшая вода, и мне показали: они наполняются бьющими здесь ключами. Но, мой повелитель, кто может купаться в такой воде среди
