мужчине на уроки бегать. Велю Дадуни учить тебя, раз столько радости моему драгоценному в пыльной мудрости свитков.
Акамие на коленях прополз несколько шагов, путаясь в покрывале. Поцеловал руку царя еще холодными от страха и обиды губами.
— Все останется по-прежнему, — уронил царь. — Для твоего же блага. И не думай слишком много о том, что я тебя люблю. Это правда. Но это ничего не меняет. Помни, кто ты, и мне не придется напоминать тебе об этом.
Кто я, кто я? Твой раб, твой сын, твой возлюбленный? Акамие стиснул зубы. Что толку спрашивать, все сказано. Однако…
— Так скажи мне, мой господин, еще одно! — и Акамие позволил крупным слезам пролиться из глаз. Глянул на царя доверчиво и нежно, потупил взгляд.
— Что еще? — наклонился к нему царь.
— Чего ты хочешь от меня… покорности? Или любви?
— Так ты любишь меня? Это правда?
Одной рукой царь стиснул Акамие оба запястья. Акамие вздрогнул беззвучно. Нет, под покрывалом вздрогнули подвески и ожерелья, отозвались робким бренчаньем.
— Ты правды хочешь, царь? Вот, я на коленях перед тобой, благодарность моя велика: ты простил меня за то, что я тебя спас.
— Замолчи, твоя дерзость…
— Моя любовь! Казни, но дай сказать. Этой ночью ты был нежен со мной, и вчера… А теперь будто подменили тебя. Так вот я скажу: я люблю тебя сильнее, чем раньше боялся. Страхом отвечают силе, но любовью — только любви. А моя любовь убила страх. Убей теперь меня, если тебе неугоден раб, не знающий страха.
— Хватит.
— Или люби…
Царь отпустил руки Акамие, отошел. За окнами ворочались тяжкие тучи, провисая над долиной. Только сейчас Акамие заметил, как темно стало в комнате, не по-вечернему темно. Будет дождь, вымокнут в саду розовые кусты. Сказать, чтобы набрали воды, вымыть волосы… Или уже не стоит? Сердцу совсем не больно теперь. Так бы и умереть, в усталой бесчувственности. Или рано сдаваться? Нежными пальцами и не такие кулаки разгибали. Снова лгать…
— Бывает ли покорность без страха? — спросил царь от лилово-серого окна. — Вчера я любил тебя, а сегодня? Ты задаешь вопросы, мальчик. Я отвечаю вопросами. Будут ли слаще твои ласки без привкуса страха?
— Ты уже знаешь, мой господин.
— Да, знаю. Все останется, как было. Вчера и сегодня. Мой любимый раб.
Только покинул Эртхиа дворец — тут же кинулся обратно в Башню Заточения. На ходу бросил широкий браслет потрясенной страже, перескакивая через ступени помчался на верхнюю площадку. И приплясывал там, пока стражники не подоспели.
Там снова стояла вонь. Правда, не такая, как у Эртхиа — в той темнице вообще никогда не убирали. Бросившись на шею изумленному Ханису и расцеловав его, Эртхиа вытащил аттанца на площадку перед темницей.
— Болваны! — прикрикнул он на возроптавшую стражу. — Немедленно рабов — и чтобы здесь все блестело.
И обернулся к Ханису, расплескивая радость и ликование из распахнутых глаз.
— Жив отец! Жив и несомненно здоров, потому что добр, как никогда. Вещи небывалые и невероятные: меня простил, Акамие простил, мне говорит, к свадьбе готовься. А брат, по-моему, теперь у него в милости! — Эртхиа улыбнулся не без лукавства.
Ханиса передернуло. Нои у Эртхиа улыбка тут же погасла, он развел руками:
— Раз такова его судьба, уж лучше так, чем…
— Чем же лучше? — усомнился Ханис. Но вдруг схватил Эртхиа за плечи, притянул к себе. — Жив царь? Ты уверен?
— Да я вот от него — и Акамие с ним, бежать ему то ли не удалось, то ли он сам вернулся, привез лекарство…
— Не может быть. От смерти лекарства нет, — Ханис поднял задумчивый взгляд к высокому Солнцу, которое ему светило и сквозь тучи.
— Что ж, ты мне не веришь? — вспылил Эртхиа, сбрасывая с плеч руки аттанца. — Говорю тебе, жив, и я вот только что от него.
Ханис покачал головой.
— Это второе дело, которое я не могу ни понять, ни принять на веру. Но если ты говоришь, значит так и есть. Много странного и необычного происходит нынче.
— Что ж тут странного? Бывало и раньше, умирающие выздоравливали, если того хотела Судьба.
— Твой отец должен был умереть, потому что осквернил трон богов, золотую колесницу. Я знал это с самого начала.
— Что ж не сказал мне?
— Да зачем? Слепота, жажда и бессилие — вот три кары, которые насылает разгневанное Солнце. За ними же неотвратимо следует смерть. Зачем бы я сказал тебе об этом прежде времени? Ни ты, ни я не могли ничего изменить.
— Акамие вот смог… — ревниво возразил Эртхиа. И спохватился:
— А не случится с отцом чего-нибудь еще?
— Не думаю. Зрение и силы вернулись к нему. Такого не бывало никогда. Проклятие Солнца не дает отсрочки, как стрела не остановится в полете, понимаешь?
— Тогда как же Акамие его спас?
— А как?
— Да я и не знаю. Но спас. А ты говоришь…
— Я говорю, много странного и необычного…
— Да, и это второе дело, которое тебя удивляет. А первое-то в чем?
Ханис опять задержал взгляд на Солнце.
— Ахана вернулась. Собирает войско, чтобы освободить Аттан.
— Откуда знаешь? — отшатнулся Эртхиа.
— Твой отец сказал. Зачем бы ему лгать о таком?
— А что тебя удивляет? Если вы боги?
— Да не бывало такого еще! А кроме нее некому. Все девушки нашего рода погибли, я уверен. Откуда же могла взяться рыжая, высокая, с золотыми глазами?
— У-у! — с понятием протянул Эртхиа, но тут же принял самый скромный вид и пожал плечами. — Почему ты отказался бежать вместе с Акамие? Сейчас был бы уже в Аттане, все сам и разузнал бы. Что за причина держит тебя в этой норе, когда я готов помочь тебе в любую минуту?
— Не могу сказать, — Ханис спрятал глаза.
Эртхиа снова пожал плечами: трудно человеку понять бога.
— Твоя воля.
Чтобы уйти от этой темы, но с искренней озабоченностью, Ханис спросил:
— Так что с Акамие? Придет ли еще поговорить с нами?
— Нет. Теперь нет, — опечалился Эртхиа. — И мне к нему дороги нет. Царь его без присмотра на минуту не оставит. Да и я не скоро к тебе приду.
— Что ж, я понимаю… — улыбнулся Ханис. — Когда свадьба?
Эртхиа помолчал, что-то прикидывая, выпятил губы, сладко прижмурился. И вдруг злость, так несвойственная младшему царевичу, исказила его черты.
— Ну, нет! — вспылил Эртхиа.
— Не бывать этому! — заявил он ошарашенному Ханису. И, притянув его за плечо, доверительно
