Я понял! Поэтому и была так уверена Хозяйка, что войско погибнет!
Сказать князю?
Да!
Нет… Поздно…
Ах, как глупо. И подло!
Но разве есть оберег от предательства? Мне, последнему хранильнику на Руси, об этом ничего не известно.
Ковуи на свежих конях легко догнали бродников, в беспорядке отступавших после гибели своего атамана. Повинуясь посвисту Ольстина Олексича, черниговцы разделились на два отряда, окружая отступающее стадо и развернулись, преграждая дорогу остриями копий.
– Хватит, побегали, – сказал Ольстин, недружелюбно поглядывая на бродников. – Теперь – обратно!
Бродники, уставшие после тяжелого боя и долгого пребывания в седле, недоуменно смотрели на черниговского боярина. Один из них, новгородец Карп, бывший все время рядом с земляком Свеневидом, проговорил неуверенно:
– Слушать нам его надо! Ему Свеневид доверял!
– Свеневид мне подчинялся, – уточнил Ольстин. – Выбирайте, господа бродники. Или послужите стольному Чернигову, или подохнете прямо здесь…
– Говори, что делать, – Карп спросил это за всех.
– Поворачивай обратно, господа бродники! Кто – на холм, к кметям, дорожку вы туда уже проложили да трупами неудачников пометили. А кто – вот по этой балочке, чтобы Всеволоду в спину ударить.
И Ольстин показал, куда надо ехать.
Карп первым направил своего коня в заросшую кустарником балку, приговаривая, чтобы не слышали черниговцы:
– От этого и ушел с Руси, что предают все и всех. Стыда лишились…
Боевые значки угрожающе наклонились вперед, уставив на невидимого еще врага укрепленные сверху рога. Длинные и узкие флажки красного цвета заматывались вокруг рогов, подчиняясь давлению воздуха, создавая иллюзию, что значки успели попробовать крови.
Впереди, на рослом венгерском иноходце, мчался великий хан Кончак. По правую и левую руку от него стлались брюхом по траве, казалось, не касаясь ее лапами, два волка, седой и бурый.
– Быстрее, – твердил Кончак, – быстрее, не успеваем!
Его войско горячило коней, добиваясь от них предельно возможного. Никто не спрашивал, откуда Кончак знает, что происходит за многие перелеты стрелы от него. Хан родился в рубашке, обернутый в послед, что называется – шелудивым. Такие дети, помимо прочих необычных качеств, могли говорить с волками.
Волки же знают все, поэтому и молчат. Знающий – не говорит…
– Что с ковуями? – недоумевал князь Игорь. – Что затеял Ольстин?!
– Измену, князь.
Миронег сказал то, что не решились выговорить воины, не боявшиеся смерти.
Измена страшнее гибели. Хотя бы для порядочных людей.
Курский князь вернул шлем и раздобыл на поле боя нового коня.
Но радости было мало.
– Измена! – воскликнул Буй-Тур Всеволод.
Он быстро оценил, почему объединились бродники с ковуями. Оценил и то, что справиться с отрядом черниговцев, большим по численности, да еще на свежих конях, у него не получится.
– В круг, братья! – воскликнул князь, созывая оставшихся в живых кметей. – Вот и до настоящего дела дошло!
– Увидим еще, кто кого, – весомо проговорил кто-то.
– Якоже блудницю и разбойника и мытаря помиловал еси, тако и нас, грешных, помилуй, – благочестиво перекрестился другой кметь.
– Погоди еще, – ощерился Всеволод, – потом посмотрим, кому покаяние потребуется.
На фоне грозового неба, озаряемого темными сполохами молний, резко выделялись посеребренные доспехи князя, его золоченый шлем, белый конь. Курские кмети стеной детинца выстроились вокруг Буй- Тура Всеволода, в молчании глядя на приближавшихся к ним с двух сторон бродников и черниговцев. Выщербленные в бою клинки мечей и сабель пока были опущены книзу, набираясь от матери-земли сил для боя. Этот бой станет для многих из них последним, но кмети точно знали – пока жив хотя бы один из них, будет жив и князь. А пока жив князь – жива и месть.
Битву оценивают по завершению. Раз погибшие не отмщены, бой продолжается. Княгиня Ольга, причисленная православной церковью к лику святых, мстила за мужа. Тем и славна была на Руси, а не своим крещением.
Курские кмети стояли стеной, и выстроена она была в два слоя: сталь и сердца.
– Князь рыльский своих дружинников повел, – сказал один из дружинников, стоявших рядом с князем Игорем.
– Зря, – вырвалось у кого-то.
Игорь Святославич тоже считал, что зря, но смолчал. Горяч мальчишка, вспыльчив. Не стерпел измены, ринулся отомстить предателям. Ковуи же, хоть и позором себя покрыли, воинского умения не утратили, и судьбу рыльских дружинников даже предсказывать не стоило, так все было ясно.
– Не нам судить о том, – одернули говорившего.
Не нам, согласился про себя Игорь. От сердца делают, а там уж – как боги рассудят.
Лицо Миронега казалось каменным.
– Знал, что ли? – догадался князь Игорь. – Знал… И смолчал! Не жалко теперь тех, кто в бой идет за своим князем?
– Нет, – сказал страшное лекарь.
В Чернигове закончилась обедня. Ярослав Всеволодич вместе с прибывшим незадолго до этого Святославом Киевским остались одни в опочивальне, отведенной великому князю, посмотрели в глаза друг другу.
– Идет ли там еще бой, или уже все кончено? – спросил князь черниговский, и Святославу Киевскому не надо было пояснять, где это – «там».
– Жалеешь?
Голос великого князя звучал надтреснуто. Возраст, тут уж ничего не поделаешь.
– Боюсь. Грех мы содеяли перед Господом. Да еще через неделю после Пасхи…
– Снявши голову, по волосам не плачут. Думай не о тех жизнях, что забрал Господь, а о тех, что спасутся, раз закроем Степи путь на Русь.
– Стыдно… – повесил голову князь Ярослав.
Который раз за жизнь он признавался в подобном? Не в первый ли?
– Ой ли? – не поверил Святослав Киевский.
И то верно, как же он правил столько лет? Правитель с совестью – что жеребец холощеный. Видимость одна.
Игорь Святославич глядел на Миронега даже не с гневом, с брезгливостью.
– Сколько лет рядом, а вот на тебе, не знал, кто ты есть.
– Погляди лучше за князем рыльским, господин. Мне стало ясно, неужели сам еще не догадался?!
– Нет! – выдохнул князь Игорь, и не в ответ, а от отчаяния.
Рыльские дружинники, подчиняясь приказу своего князя, вливались в ряды черниговских ковуев, окружавших холм, на котором стояли кмети Буй-Тура Всеволода.
– Нет!
Это сказал уже не князь. Ковуй Беловод Просович, все время мотавшийся гонцом от Ольстина Олексича к князю северскому, так и остался при обозе, не поспев вовремя к своим. Теперь он с ужасом и отвращением смотрел за происходящим.
