Я дойду к тебе, брат!
Принять удар на щит. Ответный удар – острием меча по глазницам, и, когда руки врага поднимутся отереть кровь, туда же еще раз, лезвием, чтобы ладони отлетели прочь, а верх головы с надетым на нее шлемом открылся крышкой кубка, показав желтоватую массу мозга.
Снова – щит, вздрогнувший даже от сильного удара стрелы по стальному умбону. Оглядеться, увидеть, где лучник. Вот он, на расстоянии броска копья, тянется за новой стрелой. Где копье достанет, там и засапожный нож сгодится – полетел с гудением, вонзился в горло лучника, но не остался в ране. Упал в траву, скрылся в ней, как и не было его, как не убил он сейчас человека.
Я дойду к тебе, брат!
Буй-Тур Всеволод давно заметил, что Игорь Святославич двинул в бой свою дружину, но считал, что он поведет ее на прорыв, расчищая дорогу обозу Гурандухт. Оказалось же, что князь Игорь доверял сыну больше, чем думал Буй-Тур. Владимир Путивльский сам должен был спасать свою жену, северская же дружина, вломившись в расположение врага, как рогатина в медвежье подбрюшье, шла навстречу курянам. На помощь.
– Здравствуй, брат! – прошептал Буй-Тур Всеволод про себя. – Мы, как всегда, заодно, не правда ли? Мы – Святославичи!
Сказал же другое:
– Поглядите, куряне! Северцы идут к нам, убогим! Помогать решили, увидев, как плохо саблями по шлемам вражеским постукиваем. Слюнки младенческие вытирать…
– Молочко с бород, – добавил кто-то из кметей.
– Портки загаженные менять…
– И что, – продолжил Буй-Туй громовым голосом, – будут мои кмети вторыми в бою?!
– Первыми будем! – заверили кмети.
– Тогда – за пардусом, да и поможет нам Святая Неделя!
Хоругвь с пардусом склонилась, показав направление атаки. С холма, вниз, навстречу северцам.
Здравствуй, брат!
Беловод Просович остановил коня.
– Не могу. – Он нервно сжал ладонью поводья, затем вовсе отбросил их на луку седла. – Не могу вернуться. Как скажу, что ковуи стали предателями? Как объясню, почему выжил?
– Черных вестников не любят, – подтвердил болгарин Богумил.
– Не в любви дело, – сказал ковуй, – в вестях. Они действительно черные!
– Но вернуться придется, – сказал Миронег. – Чтобы знали, что есть ковуй, который остался верен клятвам.
– Надо… Ненавижу это слово!
– Надо. А можно совет, ковуй?
– Говори, лекарь. Обещаю если не исполнить – выслушать.
– Слушай тогда. Как вернешься в Чернигов, не стремись свидеться с князем Ярославом наедине. Расскажи все при свидетелях. Лучше – вообще на Торгу либо у ворот в храм, где народа побольше.
– Зачем?
– Серьезно не понимаешь?
– Господи… – выдохнул Беловод, страдальчески сморщившись. – Господи, за что же Ты сотворил нас такими?..
– Смеем ли мы задавать Богу такие вопросы? – спросил Богумил. – И правильно ли понимаем деяния Божьи?
– И понимают ли сами боги, что творят? – продолжил Миронег.
– Креста на тебе нет! – вспыхнул Беловод. – По-язычески твердишь!
– Креста – нет, – согласился Миронег. – Только оберег.
Три всадника мчались к югу, прочь от места битвы. Беловод, неприязненно поглядывавший на Миронега после этого разговора, заявил, что у безымянной реки, которая виднелась у горизонта, он отделится. Путь ковуя – на север, к Чернигову, лекаря же с болгарином он не неволит. Земля большая, хватит места для многих путей. Непересекающихся путей, подчеркивал Беловод.
Миронег не спорил.
Река была неширокой, грязной и пахла падалью.
И это не самое плохое.
Навстречу нашим всадникам, неведомо как не замеченный ранее, выскочил вооруженный отряд. Это были бродники, сбежавшие от Гзака; но уж дармовую и легкую добычу они упускать не собирались.
Трое против двадцати. И кажется, Чернигов не дождется гонца, Богоматерь недосчитается одного из паломников, а Русь, даже и не заметив того, потеряет последнего хранильника.
Твои шутки, Хозяйка, думал Миронег. Твоя воля.
И брал свои мысли обратно, благо это так легко сделать. Богиня унизилась однажды, предлагая себя. Второго унижения она не допустит; месть богини обязана быть изощренней.
Скорее всего, это была случайность. Несчастливая, смертельно опасная, но случайность.
А человеку для того боги и дали волю, чтобы бороться со случаем.
Миронег повелительным движением удержал руку Беловода, потянувшегося к висевшему за спиной луку.
– Не понадобится, – сказал он.
И голос Миронега был так убедителен и страшен, что ковуй поверил и подчинился.
Давно, в те годы, когда юный Миронег обучался в северных землях своему искусству, он слышал от учителя одно заклинание. Учитель запретил вспоминать его без крайней нужды. Это был не устный, а магический запрет, и только сейчас, в миг смертельной опасности, чары спали, и Миронег вспомнил, что нужно сказать.
Древний язык помнили только несколько магов на всей земле. Он не был приспособлен для человеческого горла, говорили на нем в далеком прошлом гиганты, населявшие утонувший после неудачной для них войны с богами остров. Гиганты не были людьми, и Миронегу пришлось долго тренировать гортань, чтобы правильно выговаривать странные звуки заклинаний.
На древнем языке произнесено было заклинание ускорения времени. Эти же слова, прочитанные в обратном порядке, время замедляли.
Беловод и Богумил с объяснимым для христиан отвращением и невольным ужасом смотрели за творимым на их глазах языческим действом. Грех ведь не только в неверии, грех и в нежелании удержать от неверия другого. Грех – не остановить убежденного язычника.
Но не грех ли – смиренно ждать бессмысленной гибели?
Да, Христос умер на кресте – но ведь со
Миронег преобразился. Обострились черты лица, стали резкими, внушающими страх и почтение. И это у лекаря, в обычные дни такого незаметного и добродушного.
Со скомороха спала маска, а под ней – воин. Или волхв.
Не шутите с шутами. Странные звуки заклинания, то захлебывающиеся, то задыхающиеся, сиреневым облачком вылетали изо рта Миронега, растворялись в воздухе. Ковуй и болгарин растерянно молчали. Пар – в середине мая, в полдень? Да, видимо, слова эти были на редкость холодны.
И смертельны.
Сиреневое облако росло в размерах, как тесто в кадке. Оно упорно не желало растворяться в воздухе, окрашивая все вокруг себя. Границей облака стала тонкая радужная полоса, змейкой извивавшаяся в воздухе.
Миронег сказал еще что-то гортанное.
Плохое.
И облако исчезло, сгинуло, словно и не было его никогда. Змейка же осталась, радужная, красивая.
Быстрая, как удар кнута.
Вытянувшись в ровную линию, радужная змея полетела к бродникам. Не головой, не хвостом, – где они у светящейся полосы? – а боком. Режущей кромкой без лезвия меча.
Бродники погоняли коней, боясь, не ушла бы добыча, застывшая в страхе на противоположном берегу
