Все так же высился каменный идол, чадили факелы. Сражались боги. Хотя сражались ли, ведь Миронег не заметил, чтобы была потревожена хоть пылинка на земляном полу.
Как знак, что все-таки ему это не привиделось, появилась Фрейя, посмотрела на Миронега, проговорила устало и безнадежно, как никогда не говорила с ним:
– Мы бессильны, Миронег, бессильны… Чем бы все ни закончилось, знай – я любила тебя…
И пропала, словно устыдившись сказанного.
– Все смотришь на него? – спросил Кирилл. – Так чего же я не видел?
Миронег непонимающе посмотрел на священника. Казалось, что тот проспал все время битвы.
А может, так оно и было?
И Миронег в третий раз сказал:
– Пустое.
То, что сидело на постаменте, больше не было грубым каменным изваянием. Миронег не смог бы описать то, что увидел, но знал, что это ужасно и отвратительно. Сама мерзость сочилась изо всех щелей крошащегося камня, рвалась из-под земли, от пьедестала, подлетала с порывами ледяного морского ветра.
И перед этим склонился Богумил, забыв о своей вере?!
Неужели человек в душе действительно раб?
И чтобы доказать обратное, Миронег пошел прямо на оживающую тварь, подняв выщербленный в схватке с каменным истуканом меч.
Лезвие вошло в тело твари, как в кадку с квашеной капустой, скоро, чавкающе и тухло. Брызнувшая наружу отвратительно пахнущая жидкость залила плащ хранильника, но он даже и не поморщился. Не время показывать брезгливость, когда на кону судьба мира и, что было для Миронега важнее, его собственная судьба.
Еще несколько ударов понадобилось хранильнику, чтобы признать свое поражение. Тварь, по всему видно, просто не чувствовала лезвия меча.
– Да пребудет со мной сила! – выговорил Миронег старинный заговор славянских ведунов.
Ударил еще раз. Бесполезно.
Он продолжал бить, исступленно, не зная боли в истертой ладони, сжимавшей обмотанную кожаным ремнем рукоять меча. Пот струился по щекам, капли падали с бороды на заляпанный плащ.
Меч уже не лязгнул, простонал, и его лезвие обломилось у перекрестия рукояти.
Тогда Миронег и почувствовал силу, превосходившую все, к чему он когда-либо прикасался.
Священник Кирилл увидел, как хранильником овладело безумие. Он накинулся на и без того криво стоявшего на постаменте идола и стал рубить его мечом. Кирилл хотел крикнуть, образумить Миронега, но тут стал замечать, что идол меняется.
Нет, дело было не в кусках, отлетавших под ударами лезвия меча. Сам камень менялся, и на пьедестале возникала тварь, похожая на жабу, водившуюся в болотах Меотиды. Ее шкура, лоснящаяся и пупырчатая, была, видимо, очень прочной, раз оружейная сталь оказалась против нее бессильна.
– Не так надо!
В священнике проснулся охотничий азарт. Грех-то какой, Господи, но тварь на постаменте была так омерзительна, а Миронега было так жалко…
Кирилл оглянулся, ища, чем бы нанести удар.
Но святилище было пусто, если не считать валуна, бывшего алтарем, но в нем было весу, как в десятке толстяков.
Пальцы Кирилла нащупали висящее на груди распятие.
– Прости меня, Господи, ведь все, что делается, – во имя твое!
Стараясь не попасть под удар Миронега, Кирилл подошел ближе к идолу.
С хрустом отлетело лезвие меча, и Миронег в ярости взревел:
– Не так надо!
И сорванное с груди распятие вошло основанием креста в глаз чудовищной жабе.
Если можно видеть лишенное формы, то Миронег это увидел. Тварь поднималась, набираясь сил и уверенности в собственном всемогуществе. Ничто, казалось, не могло с ней справиться.
Но тут из ниоткуда – и как же однообразно появлялись гости в этом святилище! – возник человек средних лет в простом шерстяном хитоне, длинноволосый и худой. Он грустно посмотрел на растущий из пьедестала ужас, взмахнул рукой, и все кончилось.
Тварь пропала, будто и не было ничего и никогда.
Человек улыбнулся Миронегу, неловко, несколько робко пожал плечами и исчез, так и не сказав ни слова.
– Кирилл, я хотел бы увидеть икону с изображением твоего бога, – сказал Миронег.
Жаба дрогнула – еще бы, удар получился неслабый – и сгинула, растворившись в воздухе.
– Кирилл, – услышал священник голос Миронега, – я хотел бы увидеть икону с изображением твоего бога.
– Вот, – протянул Кирилл распятие, испачканное слизью. Священник уже ничему не удивлялся, даже таким просьбам.
Миронег повертел его, обтер полой рубахи, глянул и нехотя вернул:
– А побольше нет? Тут не разобрать черты лица…
– Спаситель был примерно твоих лет, худощав, с длинными прямыми волосами и с небольшой бородой…
– Ходил в прямом шерстяном хитоне до пят, – подхватил Миронег.
– Ты читал Писание?
– Мне много рассказывали о твоем боге, но дело не в этом. Я, кажется, видел его…
– Кого? – не понял Кирилл.
– Твоего бога.
Кирилл опасливо посмотрел на Миронега, потом – на опустевший постамент. Подумал, затем неуверенно спросил:
– Тебя так заморочила эта жаба?
– Жаба? – не понял Миронег.
– Ну… то, что появилось вместо идола.
– Ты видел жабу?!
– А ты – иное?
– Кажется, что да.
– Ты видел Иисуса?!
– Кажется, что да…
– Точно, наваждение. Там была просто большая жаба, странная, признаю, но не самое страшное существо на свете. У нее была плотная шкура, ее не брал меч, но глаза у всех уязвимые, даже у чудищ. Ты меня не слышал. Видимо, у жабы был дар внушать. Вот мне и пришлось ударить чем придется. Этим вот, прости, Господи, мой невольный грех!
Кирилл взмахнул распятием, как кинжалом.
– Странно, – сказал Миронег. – Я верю в пришествие твоего бога, а ты – нет.
– Господь, конечно же, вездесущ, но бороться с каждой жабой-переростком…
Священник неверяще покачал головой.
Они вышли из святилища на дорогу, ведущую к городу. Через разрывы в облаках проглянули звезды, тусклые в предрассветном сумраке. От моря снова задул ветер, теплый, как и положено в конце лета.
– Расстаемся, – сказал Миронег.
– Да. Куда ты теперь? А то, может, останешься у нас, в Тмутаракани?
– Зачем?
Кирилл подумал, а на самом деле – зачем? Хранильнику не место там, где некого защищать. Исполнил свой долг – ступай дальше, и так всю жизнь. Священник растерянно подумал также, что ему симпатичен
