Человек из паутины

– Слушай, Колька из тридцатой квартиры, у твоих приятелей имена-то есть? Что ты мне какой-то блатняк подсовываешь? Доцент, Глюкоза… Скокари, небось? Щипачи? Из зоны, небось, годами не вылезают?

– Не-е, всё честно, люди приличные. Это их в детстве так во дворе прозвали. С той поры и прилипли прозвища. И фамилии у них имеются, а то как же. Доцент – Чувырлов, Глюкоза – Хлястиков.

– Ладно – Чувырлов, Хлястиков… Приводи любого, там разберемся.

– А как же его в больницу положат? Туда ж бумажка нужна, типа, ну, направление.

– Это уже моя забота.

– Тогда до завтрева или как? – Колька подозрительно посмотрел на стул, затем поёрзал по нему задницей, проверяя. Стул вел себя на этот раз вполне мирно, позабыв свои захватнические намерения. Даже гадский сучок на ножке, покусившийся на Колькин носок, то ли обломился при ударе о ногу, то ли снова втянулся в дерево.

– Ступай, герой, – сказала Калерия, поднимаясь. – Подпись только свою поставь и иди. И завтра чтоб был с товарищем.

Глава 4 Операция «Троянский конь»

Едва за гостем закрылась дверь, Калерия Карловна открыла пошире форточку, чтобы выветрить Колькин дух. Стол мгновенно был очищен от следов Колькиной опохмелки, и место пустой бутылки заняло небольшое блюдечко с засахаренными мухами-пестрокрылками. Рядом с ним чуть позже возник графинчик с жидкостью приятного цвета.

– Карл, – махнула бабка рукой, – где ты там? Выходи.

– Сей момент, мамуленька, сей момент, – раздался с потолка голос, и на тонкой блестящей нити на стол спустился маленький арахнид. Ловко перебирая лапами, он приблизился к блюдцу с мухами, и бульбусы на кончиках его пальпусов задергали хитиновыми придатками.

– Видал гостя? – кивнула на дверь хозяйка. – Вот с такими мерзкими типами мне приходится иметь дело.

– Да уж. – Коготком хелицеры арахнид подцепил муху и приблизил ее к нижней губе. Все три ряда его хитрющих глаз заблестели в предвкушении удовольствия. – По какому поводу угощение?

– А то ты, Карлушка, не догадываешься. Отвальная, повод знатный. – Бабка ототкнула графинчик и понюхала стеклянную пробку.

– Кто ж отваливает? Не я ли? – хитрым голосом спросил арахнид, косясь на бабку задне-боковыми глазами второго ряда.

– Ты, – ответила Калерия Карловна, наполняя себе граненую рюмку.

– И куда? – спросил арахнид, уже справившийся с первой порцией угощения и собравшийся приступить ко второй.

– К Вепсаревичу Ивану Васильевичу, в больницу. – Медленными маленькими глоточками старушка опорожнила рюмку, поставила ее рядом с графином и потянулась рукой к закуске. Выбрала на блюдце самую аппетитную муху и отправила себе в рот.

– К Вепсаревичу Ивану Васильевичу, в больницу, – скучным голосом повторил арахнид. Затем разделался с мухой в сахаре, развел в стороны две пары ходильных ног и, запрокинув головогрудь к потолку, запел тоненько, на манер Козловского:

Я жду, когда растает снег,
И залетают всюду мушки,
И огласят заросший брег
Нестройным кваканьем лягушки.

Резко оборвав пение, арахнид уставился на Калерию Карловну сразу всеми рядами глаз:

– Как там, маменька, в притче у Соломона сказано? «Паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах». За какие же такие тяжкие прегрешения уготована мне столь унылая участь? Вместо царских чертогов – в больницу, да еще к какому-то Вепсаревичу! Кто он хоть, Вепсаревич этот? Бог, царь, герой?

– Сосед это наш болезный. Живет тремя этажами ниже. И не тебе у меня про него спрашивать. Ты ж, Карлуша, каждого на нашей лестнице знаешь.

– Разве всех этих двуногих запомнишь, когда все они на одно лицо. Ну и что тебе от Вепсаревича надо? Долг стрясти? Отравить, чтоб не мучался? Сжечь к чертям вместе со всей больницей?

– Погоди, Карлунчик, не умничай. Сперва выслушай, а потом говори.

Старуха вытащила из-за пазухи фотографию и положила между графином и блюдцем.

– Вот он, наш больничный красавец. Снимок старый, десятилетней давности. Теперь Иван Васильевич не такой. Нынче он покрыт паутиной – такая у него загадочная болезнь. Твоя задача, Карлушка, следующая: сразу, как попадешь в больницу, тихонечко, желательно ночью, когда Вепсаревич спит, обследовать его паутину – какая она, из чего сделана, скорость роста, коэффициент растяжения… И, главное, что у него под ней. То есть нет ли на теле под паутиной каких-нибудь рисунков, знаков, чертежей, надписей.

– …Знаков, чертежей, надписей, – механически повторял арахнид.

– Только выяснить это надо как можно скорее. Пока нас не опередили.

– …Пока нас не опередили. – Арахнид вздрогнул и удивленно посмотрел на старуху. – Конкуренты? – Хелицеры его нервно задергались. – Давить! – Он сделал соответствующее движение. Затем спросил осторожно: – Кто?

– Едет сюда один из Сибири. Лапшицкий. – Калерию Карловну передернуло, едва она произнесла это имя.

– Лапшицкий, – повторил вслед за ней арахнид. – Не слышал про такого. Он кто?

– Многого рассказать не могу, но слухи про него ходят разные. Живет он не то под Красноярском, не то в Красноярске. Считается там самый главный шаман. Особо интересуется всем, что связано с пауками и паутиной.

– Лапшицкий… То еще имячко. Пша-пша, Цэхэша, лапша…

– Лапшицкий это его фамилия, а имя у него Шамбордай. Считается, что он наполовину поляк, наполовину тувинец.

– Как это?

– А дьявол его поймет. Вроде бы в давние еще времена какой-то ссыльный из польских шляхтичей, которому революционеры голову задурили, через что он, собственно, в Сибирь-то и угодил, влюбился в дочку одного кочующего шамана. Папашу, кажется, сами тувинцы с насиженного места и стронули – за то, что как-то он не по науке шаманил, а может, просто кому дорогу перебежал, камлал, к примеру, в чужом приходе или брал на две овцы больше, чем полагается. Вот от этой неожиданной связи тувинской девушки и польского дворянина и появился на свет Шамбордай Лапшицкий. Хотя, возможно, всё это сплошное вранье, и сам Лапшицкий этих сказок распространитель. Но то, что он, действительно, способен на многое, подтверждается кое-какими фактами, и некоторые из них засвидетельствованы в научной литературе. Первый известный мне случай, связанный с именем Шамбордая, произошел в селе Константиновке неподалеку от Красноярска…

Было это на исходе Гражданской войны, власть формально принадлежала большевикам, но белые то и дело выбивали из села красных, хозяйничали там день или два, а потом уходили, почувствовав, что пахнет палёным. Лапшицкий тогда арендовал у константиновского комбеда большой национализированный особняк, до событий семнадцатого года принадлежавший местному помещику графу Хевронскому, и в бывшей графской оранжерее разводил мух. Как писал об этом «Сибирский энтомологический вестник», откуда, собственно, эта информация и почерпнута: «в научных и народно- хозяйственных целях». Так вот, тот же «Вестник» в качестве сопутствовавшего научным разработкам курьеза упоминает случай, когда стая стомоксисов, в просторечии – мух-жигалок, числом около двух биллионов особей сожрала казачью сотню, совершившую набег на деревню. Сожрала полностью, до костей, вместе с их лошадьми. Деревенские, те заранее попрятались по домам, заперев ставни и законопатив хлева, иначе от людей и от их скотины тоже остались бы одни обглоданные скелеты. Мухи затем три дня терроризировали окрестности, пока не появились полчища хальтикусов, пауков-сенокосцев, известных истребителей мух, а черные жужелицы и жуки-стафилины, выползшие из ближайших лесов, не набросились