Жизнь продолжалась.
– Валь, – сказал я пьяным от солнца голосом. – Лужи-то как блестят.
– Пивка бы… – Борода Валентина Павловича лоснилась и отливала медью. Он засунул руку по локоть в карман необъятных штанов. – Тринадцать копеек. – Валя пересчитал наличность. – Мало.
Он хотел сказать что-то еще, но неожиданно замер. Монеты одна за одной выпадали из разжавшихся пальцев. Они падали и звенели, скатывались с тротуара и пропадали на сверкающей мостовой. Ладонь стала пустой, рука повисла как мертвая.
Я сначала не понял, потом посмотрел вперед и увидел незнакомую женщину. Она шла, разбрызгивая подошвами лужи, не медленно и не быстро, а Валентин Павлович зачем-то бросился собирать монеты, а сам все смотрел на нее, как она приближалась, и руки его бестолково шарили по асфальту – шарили, шарили и ничего не могли найти.
«Наталья, – подумал я сразу. – Значит, все хорошо».
И вдруг у дома № 15 шаг ее изменился, сделался неуверенным, шатким, она схватилась за стену и стала медленно сползать на асфальт.
8. Фикус в аптечной витрине
– На восьмом месяце! Ну я и осел!
«Козел», – поправил я Валентина Павловича, но не вслух.
Он целовал ее в плечи, как будто ей могло от этого полегчать. Валины волосы разметались, он держал бледноликую деву Наталию на вытянутых руках легко, словно в деве не было веса. Она силилась улыбнуться. Улыбка деву не красила.
– Саша, – Валя затоптался на месте, – ты уж не обижайся.
Я кивнул и, сцепив ладони, потряс ими над головой. «Римлянин – римлянину». Валя понял, хоть и сделался враз дураком, понял, что я его понял, и осторожно, чтобы не разбить о плотный уличный воздух, понес сокровище в дом.
Я придержал дверь, постоял так недолго, пока поцелуи не стихли, и пошел от парадной прочь.
«Все хорошо, – говорил я себе упрямо. – Я нашел Вальку, Валька нашел Наталью. Наталья тоже кого-то в себе нашла. Неизвестно пока – кого, но зато, от кого – известно. Теперь пройдет месяц-два, и они полетят на воздушном шаре втроем. Втроем не так одиноко…»
«Не так одиноко».
Черные мысли на меня накатили. Захотелось печальных песен. Захотелось сидеть в ограде возле могильных крестов и под шорох падающей листвы перечитывать томик Батюшкова.
Сначала я пожалел себя. Потом подумал: а ей каково, моей преследуемой беглянке? Ей-то как одиноко!
И еще я подумал: ну на кой ляд, спрашивается, она стала платформой! Воплотилась бы, например, в девушку-сироту. Я бы ее полюбил. Я люблю девушек. А теперь что? Отговорить? Переубедить? Как?
Я дошел до угла, где булочная, и свернул к Покровскому саду. О Батюшкове я больше не думал. Да и сад был не пуст и не желт, и в ограде вместо крестов чернели шляпы пенсионеров. Слева на остановке толпился народ. Трамваи еще ходили. Хотя Галактическое содружество по апрельскому договору уже полтора года обещало поставить во все города Земли какие-то многоместные люльки – бесшумные, бездымные, бесколесные, безбилетные, работающие по принципу пространственного волчка – и решить таким образом вечную транспортную проблему. В некоторых частях города даже рельсы заранее сняли, и теперь легковерное население, проклиная космических болтунов, обвешивало телами автобусы, которые, впрочем, тоже скоро обещали убрать.
Договор от 15 апреля населению планеты в целом и гражданам моего государства в частности открывал широкие перспективы прогресса. Все помнят специальные газетные приложения с перечислением обещанных благ и километры благодарственных писем, которые обильно печатала пресса.
Но кроме новых обязательных правил человеческого общежития, вытекающих из закона четности, да фантомов из службы Галактического Порядка – четников, так их прозвали в народе, – никаких полезных приобретений человечество пока что не получило.
Четники материализовывались мгновенно из ничего – там, где нарушался порядок. Поначалу, бывало, на улицах только и слышались – где матерщинная брань, где возмущенное бормотанье интеллигенции, когда отбившегося от пары одиночку насильно соединяли во временную пару с фантомом. Так в сопровождении фантома он доставлялся в участок, где заседала комиссия, ставящая отступников на учет. Несколько приводов заканчивались принудительным спариванием, то есть человек по приговору комиссии обязан был общежительствовать с назначенным ему в пару лицом.
К новым правилам население привыкло быстро. Никого это особенно не тяготило. Пары собирались по интересам, по семейному, профессиональному или национальному признаку. Резко сократилось число разводов. Количество браков, наоборот, стало расти. Статистическим управлением было отмечено повышение уровня рождаемости в сравнении с доконвенционным периодом.
Жить стало лучше, жить стало веселей. Четников пугались не сильно, не более, чем солдат из военного патруля, которые после полуночи устраивали среди горожан выборочную проверку личности. Да и самих четников в последнее время увидеть можно было не часто (со мной случай особый). Во-первых, население стало дисциплинированным. Во-вторых, дисциплинированное население само взяло инициативу по задержанию одиночек в свои руки, и от добровольных друзей порядка отбою не было. Что касается меня, то я подумал однажды: черт их знает, а вдруг наши галактические друзья постепенно сматывают удочки. Обделали свои делишки, надули земных дураков и отводят потихоньку своих. И, может быть, я последний, кого они продолжают пасти, да и то из-за беглянки-платформы.
Я смотрел на деревья сада, запертые в чугунной ограде. Идти никуда не хотелось. Я стоял и чувствовал взгляды с трамвайной остановки. Вообще-то одиночек вроде меня теперь на улицах появлялось больше. Но все равно, ревнителей Галактического Порядка опасаться следовало. Да и ближайший участок, где заседала комиссия по надзору, находился неподалеку – на площади Репина в бывшем помещении рыбного магазина.
А ведь если я прав и Галактическое Содружество, действительно, нас надуло, то вывод напрашивался тревожный. Для меня – тревожный, для прочего населения – не знаю. Моя беглянка – единственная, кому известно истинное лицо космических негодяев. А кто ее друг на Земле, может быть, единственный друг? Александр Федорович Галиматов – нигде не работающий, бомж, человек одинокий, неблагонадежный, правый ботинок вот при ходьбе свистит, штаны сверкают, словно каток в Парке культуры и отдыха.
Решение однозначно: надо этому, который в блестящих штанах, покрепче зацементировать рот, чтобы он не пошел молоть языком и не расстраивал коварные планы.
Убить. Подстеречь их обоих, Галиматова и беглянку, и обоих втихаря грохнуть. По спине пробежала холодная змейка страха.
Если я прав, то дела мои откровенно плохи. Тому подтверждение – события последнего дня. Цепь покушений, по счастью, без трагического исхода. ОНИ (кто ОНИ – было не совсем ясно) решили форсировать развязку. Так-то, Александр Федорович!
Сопенье в спину я услышал, когда трамвай тринадцатый номер, брызжа белыми искрами, выкатывался из-за угла на площадь.
– Не оборачивайтесь. – Голос был незнакомый. – Сверните направо, на тротуар. Витрину аптеки видите? Туда, к ней идите.
– Зачем? – Я не стал оборачиваться, но несмотря на свое «зачем?», послушно пошел к аптеке.
Шаги и сопенье не затихали.
– Слушайте, только не отвечайте. Иначе они догадаются. Вы меня не знаете. Я знакомый вашего друга. Имени своего не скажу, нас могут подслушать. Да не бегите вы так, у меня штырь в ноге.
Я сбавил шаг.
– Вы на языках говорите? – спросили из-за спины.
Только я открыл рот, чтобы сказать «нет», как из-за спины зашипели:
– Тс-с! Словами не отвечайте. Если «да» – наклоните голову вправо, если «нет» – влево. Для конспирации.
Я качнул головой влево.
– Жаль, я тоже не говорю. Александр Федорович – я правильно называю? («Да»). Так вот, Александр
