Кочубеев – фамилия, может, и не особо редкая, но и частой ее тоже не назовешь. Когда там, на чердаке, среди пыли, где мы ждали своего смертного часа, Севастьянов поднял кольцо и прочитал на нем фамилию «Кочубеев», у меня и сомнений не было, что владелец говорящего попугая и человек, потерявший валенки, одно и то же лицо.
Валенки привели нас на рынок, хозяин их – Кочубеев: вобла вяленая, петушки на палочке, веники. Это раз. Что кричал попугай, перед тем как лишиться жизни? «Раки, родина», – ну это можно отбросить. Вот – главное! – «коробок». Где мы его увидели в первый раз? Там же, на рынке, куда нас привели валенки. Сопоставляем первое со вторым и в результате получаем знак равенства. Это три. А четыре – на Канонерской пожар. Почему-то я был уверен, что горит именно та квартира, куда вел попугаев след.
Когда мы прибежали на Канонерскую, здесь уже собралась толпа. Во втором этаже углового дома, свесив с подоконника ноги, сидел хмурый пожарный в каске и сосредоточенно раскуривал папиросу. Вялые струйки дыма выползали из-за его спины и растекались по стене дома. То ли пожар уже потушили, то ли он только начинал разгораться, было не совсем ясно. Пожарная машина, перегородившая половину улицы, дремала с выключенным мотором, а серая кишка шланга, не размотанная, оставалась на барабане.
Пожарный, что раскуривал папиросу, наконец ее раскурил и добавил к дымовым струям узенькую струю табачную.
– Эй, дядя! – крикнул ему кто-то из зрителей. – Добровольцы не требуются? Мебель, там, выносить или, может, шмотки какие?
Пожарный на подоконнике усмехнулся, глазами поводил по толпе, но, так и не найдя говорившего, лениво помотал головой.
– Федякин! – Он сделал полоборота назад. – Тут один гражданин помощь нам свою предлагает. Шмотки хочет выносить из пожара. Как там нынче у нас со шмотками?
– Ты тому гражданину ответь, – ответили в ответ из квартиры, – что если какая помощь и требуется, то только по похоронной части. А со шмотками… – В квартире хихикнули. – Со шмотками ситуация следующая. Показываю на наглядном примере. – Голос из квартиры умолк, потом чем-то там недолго шуршали, и сразу же вслед за этим из мутной глубины комнаты вылетел растрепанный ком. В воздухе он распался на части, и над вскинутыми лицами зрителей замелькали пестрые лоскуты обгорелого тряпичного хлама.
Тряпичный дождичек прошел быстро. Обугленные куски материи жалким мусором упали на мостовую. Ветерок понес их по улице, и мы следили завороженным взглядом, как мимо нас, возле наших ног, несло клочья пепельно-серой ваты, какие-то бесцветные колоски, хвостик галстука в зеленый горошек, резинку от спортивных штанов.
Щелчков нагнулся, протянул руку и выхватил из мусорного потока обгорелый ярко-красный носок с круглой дыркой в районе пятки. Я принюхался и покачал головой. Горький запах жженой материи не хотел заглушать другого, непонятного, но очень знакомого – сладкого и одновременно соленого, с легким привкусом увядшей березы. Будто воблу сварили в сахаре, перемешивая березовым веником.
За спинами завыла сирена. Боками раздвигая толпу, старенькая «скорая помощь» медленно подъехала к дому. Двое санитаров с носилками, протопав по асфальту к парадной, скрылись за ободранной дверью. Примерно, через десять минут они вышли из парадной к машине. Халаты их были черны от сажи, а лица неулыбчивы и усталы. На носилках, накрытое простыней, лежало чье-то неизвестное тело, судя по очертаниям – человеческое. Когда носилки вталкивали в машину, как-то так их неудачно качнули, что с носилок из-под сбившейся простыни свесилась жилистая нога, покачалась на коленном шарнире и запрыгнула на носилки снова.
В сердце у меня защемило – на ноге у несчастной жертвы был такой же ярко-красный носок, что лежал сейчас в руке у Щелчкова, с круглой дыркой внизу, на пятке. Только тот, что у Щелчкова, был левый, а у тела на носилках был правый. Я вспомнил пустую набережную, и удаляющиеся шаги человека, и мелодию из «Мистера Икса», которую он насвистывал на ходу. Знать бы мне в то ясное утро, что шаги его удаляются навсегда, остановить бы, крикнуть ему погромче, мол, дяденька, пожалуйста, не шутите со стихией огня, не курите в неположенном месте, не ложитесь с папиросой в постель и спички не доверяйте детям. Я почувствовал на себе вину за погубленную в пожаре душу и низко опустил голову.
Глава тринадцатая. Тучи сгущаются
Медицинская машина уехала. Делать здесь было больше нечего. Не стоять же среди зевак и ждать, когда уедут пожарные.
– Смотри, – вдруг сказал Щелчков, показывая на кого-то пальцем.
Я посмотрел и вздрогнул, потом съежился и спрятался за Щелчкова. Сквозь редкие прорехи в толпе я увидел фигуру мастера резьбы по живому, чердачное чудовище, Севастьянова. Он стоял на особицу ото всех, прислонившись к пожарной машине, и ногой в остроконечном ботинке почесывал ее переднее колесо. Взгляд его то блуждал по толпе, будто в ней кого-то выискивая, то подпрыгивал к окошку с пожарным, который медленно тушил папиросу о веселую броню своей каски.
Щелчков тоже съежился и присел. Я, увидев такое дело, сел на корточки, чтобы спрятаться понадежней. Но Щелчкову, видно, мало было съежиться и присесть, он вдобавок спрятал голову между коленями и натянул на нее воротник куртки. Мне ничего другого не оставалось, как лечь на холодную мостовую, притаившись за притихшим товарищем.
– Ребята, вы чего? А, ребята? – Шкипидаров присел на корточки и смотрел на нас с опаской и удивлением, как на парочку хронических идиотов.
– Тихо ты! – сказал я ему. – Делай вид, что ты нас не замечаешь. – И добавил шепотом снизу вверх: – Видишь дядьку у пожарной машины? Пройди вперед и встань перед нами, чтобы нас от него закрыть.
– Дядьку? – переспросил Шкипидаров и, прищурившись, посмотрел туда. – Нету там никакого дядьки.
– Смотри внимательней, должен быть! – забулькал из-под куртки Щелчков, которому не хватало воздуха.
– Вижу! – закричал Шкипидаров пронзительным, как сирена, голосом. – Только там не дядька, а тётка. Там соседка ваша, Сопелкина.
– Что?! – воскликнули мы недружным хором и, забыв про недавний страх, мгновенно вскочили на ноги.
Действительно, возле пожарной машины на том месте, где только что мы видели Севастьянова, стояла наша драгоценнейшая соседка, Сопелкина Вера Павловна. Она обмахивала лицо платочком и прищелкивала каблуком об асфальт. В левой руке Сопелкиной была розовая продуктовая сумка с сереньким голубком мира, нарисованном на облезлом боку.
В общем-то ничего удивительного в явлении Сопелкиной не было – пошла соседка в магазин за продуктами, увидела на Канонерской толпу, стало Вере Павловне любопытно, вот она и завернула сюда. Но почему ее случайное появление и появление чердачного изувера так удивительно совпали по времени? Причем совпали уже не впервые.
В окне квартиры, где случился пожар, раздался звонкий протяжный звук. Это пожарный, отдыхавший на подоконнике, решив, что хватит прохлаждаться на ветерке, когда товарищи его сражаются со стихией, спрыгнул внутрь несчастной квартиры, но не учел высоту окна. Хорошо, человек был в каске, иначе б звук удара о раму был много глуше и гораздо короче и не привлек бы внимание зрителей.
Это мелкое забавное происшествие на какую-то секунду-другую отвлекло наше внимание от соседки. Но секунды этой оказалось достаточно, чтобы Сопелкина успела исчезнуть. Буквально только что она тёрлась возле машины, и вот уже на месте соседки тянет шею над головами зрителей какой-то юный морячок в бескозырке.
Недолго думая, мы двинулись сквозь толпу, зорко всматриваясь в фигуры и лица. Но ни Сопелкиной, ни – тем более – Севастьянова в толпе нам обнаружить не удалось. Мы с опаской обогнули машину, прикрываясь Шкипидаровым как щитом, но за машиной их тоже не было.
– Вот они, – сказал вдруг Щелчков, показывая в глубину Канонерской. И мы увидели его и ее, быстро двигающихся в сторону перекрестка.
Первым шел Севастьянов. Следом, с небольшим интервалом, мелко семенила Сопелкина. Дойдя до проспекта Маклина, Севастьянов свернул налево. Сопелкина прибавила ходу и исчезла за углом вслед за ним.
– Вперед! – воскликнул Щелчков, и мы, охваченные азартом погони, припустили бегом по улице.
