коридор. Он чувствовал себя бегуном-марафонцем, вышедшим на финишную прямую.
Шкипидаров с карандашом и бумагой уже летел из коридора на кухню и, плюхнувшись на табуретку коленями, приготовился с разинутым ртом.
– Записывай. – Весь изогнувшись, Щелчков ел передовицу глазами. – Значит, так. Начало пропускаем… Ага: «…работают не на дядю Сэма». «Т» и «дядю Сэма» не подчеркнуты. Остается: «работаю не на». Записал? Далее: «подготовка к севу», подчеркнуто только «севу». Дальше: «ни секунды простоя» – подчеркнуто целиком. Успеваешь? Тогда пиши: «зеленую улицу», подчеркнуто только «улицу». Далее: «звериный оскал». – Щелчков многозначительно посмотрел на нас. – Оскал какой-то, да еще и звериный. Подчеркнуто целиком. – Мы со Шкипидаровым передернулись; Щелчков продолжал искать. – «Народная тропа», подчеркнуто целиком. – Еще какое-то время он тщательно исследовал обрывок газеты, потом положил его к остальным предметам, которые мы обнаружили на площадке. Подчеркнутых слов больше не было.
Вот что мы увидели в результате:
«Работаю не на… севу… ни секунды простоя… улицу… звериный оскал… народная тропа».
– Абракадабра какая-то… Хотя… постойте-постойте… – Щелчков пожевал губу, потом резко приподнялся на табурете. – Это не Севастьянов. Это лысый, который в шляпе. Видите? «Не на севу». «Сева» – это же Севастьянов. Какая у него на пальцах татуировка? «Сева». Вот он этот «сева» и есть.
– Выходит, лысый, который в шляпе, работает не на Севастьянова, – сообразил я. – То есть с Севастьяновым он не связан. Или связан, но работает на других.
– Выходит, так.
– Значит, он нам хочет помочь.
– Получается, да.
– Так чего ж мы сидим?! – Я немедленно вскочил с табурета. – Сказано же: «ни секунды простоя». Значит, Севастьянов вот-вот будет здесь. Срочно на улицу!
– Почему на улицу? – удивился Шкипидаров. – Мы же договорились – до завтра останемся у меня.
– Потому что на улицу. Так в записке. – Я ткнул пальцем в листок бумаги.
– А «звериный оскал»? А «народная тропа»? – Шкипидаров все еще колебался. – И вообще – почему мы должны верить этой белиберде?
– Я – верю, – пришел ко мне на помощь Щелчков. – Все правильно, пора уходить. Какое-то у меня нехорошее ощущение, что в квартире, кроме нас, кто-то есть.
И словно в подтверждение этих слов, из коридора донесся тихий протяжный звук, будто в доме открылась форточка.
Шкипидаров с трясущимися губами дал нам знак, чтобы мы молчали, и тихонько, по-шпионски, на цыпочках проследовал вдоль стеночки в коридор. Я сгреб со стола нашу лестничную находку, мелочи распихал по карманам, а шляпу надел на голову, чтобы были свободны руки. Проходя мимо двери Чокнутой, мы услышали легонькое поскрипывание. Будто кто-то стоял за дверью, переминаясь на половицах пола. Мы уже выходили на лестницу, когда поскрипывание сменилось покашливанием. Мы не стали ждать продолжения, заперли наружную дверь и ссыпались по ступенькам вниз.
Глава девятнадцатая. Народная тропа и звериный оскал
Первый, вернее, первая, кого мы встретили, выскочив из парадной, была наша четвероногая приятельница, сторожевая собака Вовка. Она приветливо виляла хвостом и скалилась собачьей улыбкой. В зубах она держала деревянную подставку для чайника в виде профиля Пушкина-лицеиста.
– Ну-ка, ну-ка! – сказал Щелчков и потянулся за деревянным Пушкиным. Вовка отбежала на метр и подставку Щелчкову не отдала.
– Ну, конечно, – сказал Щелчков и кивнул на четвероногого друга. – Вот он ваш звериный оскал. А вот, – он показал на дощечку, – народная тропа, как заказывали. Пушкин, стихотворение «Памятник».
– Но это же из вещей старика, которыми он торговал на рынке. Вовка, – спросил я псину, – скажи честно, где ты ее взяла? – имея в виду подставку.
Вовка ничего не ответила, а все дальше отбегала по тротуару. Потом выбежала на пустынную улицу и замерла, поджидая нас. Так, отбегая и останавливаясь, она вела нас до ворот автобазы. Лапой постучала в ворота, и те со скрипом и грохотом приоткрылись. Из щели выглянула лохматая голова Лёшки Шашечкина, ученика сторожа. Ни слова не говоря, он пропустил нас на территорию автобазы и задвинул на воротах засов.
Машины все уже спали. В белом луче прожектора, пересекавшем автобазу наискосок, летали первые весенние насекомые. Лёшка Шашечкин как запер ворота, так сразу почему-то пропал. Вовка и деревянный Пушкин тенью стлались между спящих машин и упрямо звали нас за собой. Мы упрямо шли куда-то за ними. Прекратилась эта игра в догонялки возле нашей штабной машины. Вовка юркнула в темноту под борт, потом высунула морду из темноты и три раза негромко гавкнула. Пушкина в ее зубах уже не было.
Мы стояли и переминались на месте. По-собачьи мы не очень-то понимали. Вовка, видя наше недоуменье, снова гавкнула и снова три раза: один – длинно и два – короче.
Первым догадался Щелчков.
– Это SOS, – сказал он, волнуясь. – Кто-то зовет на помощь.
– Странно, – засомневался я. – SOS обычно подают с кораблей, когда они терпят бедствие. А какие же там море и корабли, – я ткнул пальцем в кусочек люка, что виднелся из-за Вовкиного хвоста, – когда там просто городская канализация.
– Во-первых, там не просто канализация. Помнишь, что нам рассказывал дядя Коля? А во-вторых, когда кто-нибудь терпит бедствие, не рассуждают, а приходят на помощь.
Щелчков первый полез под кузов, за ним – я, за мной – Шкипидаров. Вовка бодро ползала между нами и норовила лизнуть в лицо. Крышка люка была сдвинута в сторону, видно, кто-то постарался заранее.
– Где же Пушкин? – поинтересовался Щелчков.
Вовка лапой показала на люк; это значило – Пушкин там.
Как ни странно, в глубине подземелья чуть подрагивал мутный свет. Густо пахло, как в подвале, грибами и прогорклой, перепрелой землей. На бетонной стене колодца были крепкие железные скобы. По ним-то, как по ступенькам лестницы, мы и начали наш поход под землю.
Спуск был не особенно длинным. Когда мы оказались внизу, первое, что увидели под ногами, был утерянный деревянный Пушкин. Летящий романтический профиль указывал на неширокую арку в серой ноздреватой стене. Перед тем, как скрыться в проеме, мы с грустью посмотрели наверх. Самой Вовки не было видно, только слышались ее собачье прощание и удары хвоста о кузов. Мы в ответ ей помахали руками и шагнули под шершавую арку.
Коридор, уходящий вдаль, был обложен оплетенными трубами и обвешан проводами и кабелями. Сам не узок и не широк, но прям, и не низок и не высок, но тёмен, он тянулся неизвестно куда и освещался полусонными лампочками. От них было мало проку, и главными здесь хозяевами были тени, а никакой не свет. Мы шли и то и дело прислушивались – помня про подземные голоса, про которые рассказывал дядя Коля. Но пока голосов не слышали.
Прошло, наверно, минут пятнадцать, и на каком-то из бессчётных шагов коридор разделился натрое; мы встали, как витязи на распутье перед серым, замшелым камнем. Только камня, на беду, не было, и куда было сворачивать, неизвестно.
– Что теперь? – спросил Шкипидаров, опасливо заглядывая в проходы. В них жила одна темнота, только в левом, как бельмо на глазу, откуда-то из неживой темноты выглядывало чуть заметное пятнышко.
– Надо идти налево, – сказал Щелчков. – Во-первых. – Он показал на лампочку. – Во-вторых… – Рука его потянулась вниз, и он выхватил из темноты под ногами легонькую пластиковую пробку, какими затыкают бутылки.
– Пробка! Как те, на рынке, которые предлагал старик! – Я взял у Щелчкова пробку и принюхался к ее пластмассовому нутру. – Точно, из-под шампанского. Я знаю, я в Новый год пробовал.
– Теперь понял, что все это неспроста? Пушкин, а теперь эта пробка! Кто-то нам показывает дорогу! И, кажется, я догадываюсь кто. – Щелчков хмыкнул, и в подземной тиши ему ответило хрипловатое эхо.
Следующую точно такую же пробку мы обнаружили очень скоро, на очередной развилке. Мы решили пробку не трогать, а оставить там, где нашли. Вдруг придется возвращаться на автобазу, вот она нам и понадобится как веха.
