искусственные пиявки…
– Ты меня моей пиявкой не тычь. – Брат пронзил капитана Немова гневным взглядом из-под низких бровей. – Моя пиявка, она пяти Днепрогэсов стоит. Да мне, если хочешь знать, Ленинская премия, считай, уже обеспечена. А что нескольких детишек ради этого пришлось покромсать, так то обычные издержки прогресса. Александр Матросов, вон, во время войны для общего дела грудью амбразуру закрыл. То же самое и мои подопытные, только на другом фронте – на медицинском. Думаешь, им не приятно ощущать себя героями науки? Конечно, приятно, тут и говорить нечего. Вот вы, ребята, – обратился он ко мне со Щелчковым, – если вам пионерская дружина поручит осуществить первый в мире беспарашютный прыжок с высоты два километра, прыгнете? Чтобы утереть нос Америке.
Мы со Щелчковым переглянулись.
– Ну, если только Америке, – неуверенно произнес Щелчков.
– Вот видишь, – Севастьянов, торжествующе подняв палец, глядел на брата, – даже дети, и те понимают, на чьей стороне правда. А он мне – «детский сад», «дожил до седых волос»! И это я слышу от человека, который славную фамилию своих предков променял на какого-то Кочубеева! Или Немова. Или не знаю кого еще. Если человек честный, то ему скрывать от людей нечего и фамилию свою он менять не станет!
– Это меня, капитана водолазных войск, воевавшего на пяти фронтах и имеющего боевые награды родины, ты при всех сейчас назвал нечестным человеком? – Товарищ капитан Немов побледнел от нанесенной ему обиды. – Так вот, если хочешь знать: герой Советского Союза старший лейтенант Кочубеев был мой фронтовой товарищ, который лично в днищах судов противника коловоротом провертывал дырки и потопил таким способом шестнадцать вражеских кораблей, включая один эсминец. А Немов – это в честь известного борца против эксплуататоров индийского трудового народа знаменитого капитана Немо, создавшего первый в мире автономный подводный корабль под названием «Наутилус». И скрывал я свое имя не от людей, скрывал я его от тебя и не потому, что тебя боялся. Просто знал, что неуемная твоя зависть и безграничное твое себялюбие, помноженные на жажду славы и на полное отсутствие самокритики, помешают мне сделать главное дело моей жизни… – Товарищ капитан Немов запнулся и покраснел; природная скромность не позволила ему говорить о больших своих достижениях на ниве изобретательской деятельности, таких, как вечнозеленый веник, спикосрак, машина времени и так далее.
Дядя Коля, молча слушавший разговор двух братьев, воспользовался запинкой товарища капитана Немова. Он выставил вперед палец, нацелясь им на обидчика.
– Это ты род Севастьяновых опозорил, – сказал он тихо. И добавил суровым голосом: – Чемберлен!
Брат попятился от этих искренних, немудреных слов простого сторожа дяди Коли и от его трудового пальца. Он пятился все дальше и дальше, пока спиной не уперся в таз с гудящей в нем резиновой массой. Руки его вцепились в эмалированные края, скулы вылезли, глаза заблестели. Затем он дернулся, хотел что- то сказать, но вместо слов вылетали одни желтые пузыри, тут же лопались и обдавали нас жирной влагой.
– Ах, – воскликнула Вера Павловна и закрыла лицо чулком.
Мы не понимали, что происходит. Брат стал сохнуть, бледнеть лицом и заметно, на глазах, уменьшаться. Когда мы поняли, было слишком поздно. От родного брата товарища капитана Немова остались только кожа да кости в буквальном смысле этого оборота речи. Зато разбухшая от крови пиявка лоснилась, как автомобильная камера, и радовалась началу жизни – пусть искусственной, но все равно удивительной, потому что новой.
Глава двадцать пятая. Конец огуречного короля
Больше всех других кручинился дядя Коля Ёжиков. Он считал – и, возможно, правильно, – что если бы не его «Чемберлен», приплетенный им ни к селу ни к городу, может быть, брат капитана был бы до сих пор жив и не тревожил бы дядю Колю укорами с того света. И потом, пока человек живой, всегда есть надежда переделать его в хорошего. Опять же – похищенная машина. Разве мертвый Севастьянов расскажет, где она спрятана.
Товарищ капитан Немов переживал не меньше, чем дядя Коля.
– Какой-никакой, а был он мне родной брат, – сокрушался он и крякал в кулак. Но дело между тем помнил крепко и унынию по поводу смерти брата поддаваться себе не позволял.
– Ты, Игнатьич, пойми меня правильно. – резонно говорил он. – Главное, мы спасли человека. А машина… Отыщется в конце концов и машина. Рано, поздно, но все равно отыщется.
– Я-то что, я понимаю. А начальству автобазы как объяснишь? Ему ж не скажешь, что вместо вверенного объекта, территорию которого мне поручено охранять, я находился в бане. Меня ж сначала на смех поднимут – «в бане», – а потом отпуск с летнего времени на зимнее перенесут, это в лучшем случае. А зимой мне никак нельзя, у меня в Вырице парник со стручковым перцем. – Дядя Коля понял, что про перец можно было и промолчать, и сконфузился. – Только вы того… не подумайте, что я отказываюсь вам помогать. В смысле, в пробных испытаниях вашей подводной лодки. Помогу, как не помочь, мне такие дела в охотку. Чтобы вам не ждать еще девяносто лет, пока Марс и Юпитер на нужное место встанут.
– Спешить надо, – сказал товарищ капитан Немов. – Самое большее, на сколько можно отложить испытания, это на полчаса. То есть крайний срок – пять тридцать по московскому времени. А вам, ребята, огромное спасибо за помощь. Время позднее, идите-ка вы отдыхать. Завтра в школу, так что рекомендую выспаться.
– Ну, товарищ капитан, ну – пожалуйста, разрешите нам хоть одним глазком посмотреть на испытания вашей подводной лодки, – попросил я за нас троих – за Щелчкова, Шкипидарова и себя. – Мы же пионеры, нам интересно.
– По-моему, ребята этого заслужили, – встал на нашу сторону дядя Коля. – Трудностей и опасностей они не боятся, это мы уже выяснили. Знаний у них тоже хватает. Я вот, например, сколько лет на свете прожил, а так и не знал, водятся в Африке комары или не водятся. А они знают. Хорошая теперь пошла молодежь, знающая. Достойная растет смена нашему поколению.
– Ладно, уговорили, – дал отмашку товарищ капитан Немов. – Но при одном условии: в лодке ни на какие педали не нажимать, за рубильники без дела не дергать, глупые вопросы не задавать и, вообще, ничего не трогать.
Во внутренних помещениях лодки царили чистота и порядок. Пол был застелен половиками, вдоль бортов тянулись удобные лавочки для сиденья. В уличной обуви входить на лодку было строго запрещено приказом товарища капитана Немова, поэтому сразу за входным люком в пробковом, непотопляемом сундуке хранились тапки всевозможных размеров с 35-го по 47-й включительно.
Пока дядя Коля Ёжиков подвинчивал последние гайки, а товарищ капитан Немов заводил пружины в механизме машины времени, нам со Щелчковым и Скипидаровым было позволено осмотреть лодку. Не всю, конечно, только некоторые отсеки, на дверях которых не висели таблички с черепом и перекрещенными костями.
Лодка нам понравилась, особенно штурвал в капитанской рубке – большой, красивый, с наборной рукояткой из плексигласа. Мы по очереди за него подержались, крутить товарищ капитан Немов не разрешил.
– Я в подводники пойду после школы, в пожарные мне уже не хочется, – уверенно сказал Шкипидаров. – Чем всякие головешки нюхать, лучше рыб в иллюминатор рассматривать да в тапках за штурвалом сидеть.
– Да, удобная штука – подводная лодка, – сказал Щелчков. – Взять хотя бы тот случай с валенками. Вместо того, чтобы зонтиком их с льдины цеплять, всплыл рядышком, руку высунул, взял валенок, на ногу надел и готово.
– Удобная, – согласился я. – Но интересно, лодка ведь маленькая, а доплывет она до мыса Горн или нет?
– Не знаю, – сказал Щелчков. – Океан – опасная штука. Налетит какой-нибудь шквал, или спрут под воду утянет, или пресная вода кончится. Всякое может быть.
– Конечно, может быть всякое. – Товарищ капитан Немов тихонечко подошел сзади. – Но если в жизни не рисковать, какой тогда вообще смысл жить? Ну а насчет воды, с этим все обстоит нормально. На лодке имеется аппарат по перегонке морской воды. Через воронку заливаешь соленую, а на выходе получаешь
