Мула может прятаться среди израильских или российских агентов.
— Это их проблемы, — твердо сказал генерал. — Какие у вас еще есть вопросы?
«Самодовольный индюк», — разозлился Дронго, но, сдержавшись, попросил:
— У меня есть еще одна просьба.
— Какая?
— Мне нужно встретиться с председателем жюри.
— Это имеет отношение к нашим проблемам? — удивился генерал. — Вам не кажется, что вы немного превышаете свои полномочия, злоупотребляя моим доверием? Если вы хотите получить автограф у мисс Аджани, то можете сделать это и без моего посредничества.
— Поймите, генерал, — повысил голос Дронго, — речь идет о более серьезных вещах, чем автограф известной актрисы.
— Не кричите, — одернул его генерал, — вы у меня в гостях. Хорошо.
Думаю, смогу попросить уделить вам пять минут. Надеюсь, речь идет действительно о более важных проблемах, чем просто свидание с красивой женщиной.
Он поднял трубку телефона. Но даже для генерала Даете найти Изабель Аджани оказалось очень трудно. В эти дни у нее была расписана каждая минута.
Удалось согласовать время встречи только после восьми вечера. Генералу понадобилось двадцать минут, чтобы добиться этого. Положив трубку, он сердито взглянул на стоявшего перед ним Дронго.
— Надеюсь, теперь вы довольны?
— Большое спасибо! — Дронго уже хотел уйти, но генерал окликнул его:
— Подождите, разве вы не хотите объяснить мне, что происходит?
— Потом, — улыбнулся Дронго, — это не только мой секрет. Поверьте, генерал, что я не буду злоупотреблять вашим доверием.
И он вышел из комнаты генерала. Тот посмотрел на закрывшуюся дверь и недовольно прошептал:
— Невоспитанный хам.
Дронго с трудом дотерпел до восьми часов вечера, когда в отеле «Карлтон» ему была назначена встреча с председателем жюри. Она была уже в отеле, отвечала на вопросы журналистов, когда он приехал в «Карлтон». До назначенного времени она закончила общение с журналистами и поднялась в сюит.
Когда он вошел в комнату, она ждала его, сидя за столом. Улыбнувшись гостю, пригласила его сесть.
— У вас только пять минут, — сухо сказал секретарь, усаживаясь за соседний столик. Дронго оглянулся на него.
— Нет, — решительно сказал он, — мне нужно поговорить с вами наедине.
Актриса улыбнулась и кивнула секретарю, разрешая выйти. Тот поднялся и, что-то ворча, вышел из номера.
— Зачем вы хотели меня видеть? — спросила актриса.
— Я хотел попросить вас об одной услуге, — быстро сказал Дронго.
— Об услуге? — удивилась актриса. — Мне говорили, что вы представитель генерала Даете. Я думала, речь идет о безопасности фестиваля.
— В данном случае речь идет больше чем о безопасности, — признался Дронго. — У меня мало времени, поэтому буду краток. Завтра вы будете подводить итоги. Я не знаю, кому вы хотите дать «Гран- при» и, наверное, уже решили дать, но я прошу вас, если есть такая возможность, присудить приз иранской картине Аббаса Кияростами.
— Вы сумасшедший, — гневно поднялась актриса, — выйдите отсюда. Мне не положено обсуждать подобные вопросы.
— Подождите, — поднялся и Дронго, — выслушайте меня, и я уйду. Сейчас здесь, на фестивале, готовится террористический акт. Его готовит очень опасный террорист, которого мы не можем найти. Но в Канны прибыл целый отряд сотрудников МОССАД, которые считают, что террористы находятся среди иранской делегации. А те, в свою очередь, считают, что террористам кто-то помогает.
Израильтяне убеждены, что фильм Кияростами всего лишь предлог для приезда делегации Ирана, среди которой террористы.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Если «Гран-при» получит иранский фильм, это будет самым лучшим доказательством его художественных достоинств, — объяснил Дронго. — В таком случае никто не посмеет ставить под сомнение приезд иранской делегации.
— Я не могу обсуждать такие вопросы с посторонними.
— Поймите же вы наконец, — нервно сказал Дронго, — речь идет о гораздо более важных вещах, чем ваш фестиваль. Это уже не игра, не кино, а жизнь.
Завтра может произойти террористический акт, от которого погибнут тысячи людей.
Последствия его могут быть ужасны сразу для нескольких стран, для мирного процесса на Ближнем Востоке. Великий русский писатель Достоевский говорил, что нельзя строить счастье человечества даже на слезинке одного ребенка. Неужели вы не хотите понять меня?
— Это шантаж, — с отвращением сказала актриса, — вы пытаетесь меня запугать.
— Я пытаюсь вам объяснить, — сказал Дронго, — вы же мусульманка по отцу. Я знаю вашу биографию. Он был алжирцем турецкого происхождения.
Представляю, как вам было трудно в детстве. Неужели вы не понимаете, что будет означать для всего мира и для вас присуждение иранскому фильму главного приза?
Это же так очевидно.
Воспоминания о детстве, очевидно, смутили актрису. Она села.
— Я не понимаю ваших мотивов, — тихо сказала она.
— У меня нет никаких личных мотивов, — также тихо произнес он, — я думал, что вы меня поймете.
— Мы не имеем права присуждать премии, руководствуясь личными симпатиями, — пояснила она, — для этого есть международное жюри. Я не имею права даже обсуждать с вами тот или иной фильм. Могу высказывать свое мнение только во время обсуждения фильма в комнате для жюри.
— Да, конечно, — кивнул Дронго, — извините, что вас побеспокоил. Мне казалось важным сообщить вам некоторые обстоятельства, о которых вы не знаете.
Если вдруг мы упустим террористов и они сумеют провести террористический акт, то весь мир будет считать, что это сделали иранцы. Вы понимаете, как важно их поддержать?
— Я не имею права вам поверить, — вдруг мягко улыбнулась она. — Думаю, вы должны понимать и мою истину.
— Простите, — кивнул Дронго, — я только отнял у вас время.
Он повернулся и вышел, не сказав больше ни слова. После его ухода в комнате долго стояла тишина.
Канны. 18 мая 1997 года
Весь день семнадцатого мая Дронго провел в других местах. Он не завтракал в отеле, не обедал и не ужинал. Только поздно вечером вернулся, постучал в номер отца, устало вошел к нему и сообщил:
— Жюри будет объявлять победителей только завтра. Они не пришли сегодня ни к каким выводам.
— Это хорошо или плохо?
— Пока не знаю, — признался сын, устало усаживаясь в кресло. Потом попросил:
— Может, ты завтра отсюда переедешь?
— Это так опасно?
— Это может быть опасно, — честно признался сын.
