Опорная стена, делит внутреннее пространство на две части, при этом восточная часть – вдвое уже западной. С юга и севера между ними имеют место проходы. Другие внутренние стены дворца не опорные и могут, по мере надобности, возводиться и разбираться.
Этажи сообщаются по углам винтовыми лестницами. Главная – находится в северо-восточном углу – подальше от центрального входа, откуда могли появиться не званные гости. А остальные (более узкие) лестницы, можно без труда заблокировать.
В подвале хранились запасы оружия, пороха и провианта (на случай долгой осады), а также – бочки с вином.
Двенадцатиметровый колодец снабжал замок водой. В подвале же размещался застенок. Один забулдыга, которому предоставили право выбора казни, по преданию был здесь утоплен в бочке с мальвазией (белое вино «Мальвуази» с ароматом ромашки).
Узкие амбразуры окон процеживали внутрь ровно столько света, сколько допускалось еще во времена Вильгельма Завоевателя. И этот отмеренный свет был здесь самой живой частью прошлого, в отличии – от большого камина, в котором уже много сот лет ничего не горело.
Формально нижний этаж отводился Констеблю (коменданту Тауэра), но, фактически, служил королю для церемониальных приемов.
В юго-западном углу находилось небольшое сводчатое помещение, – кабинет констебля. Теперь здесь выставка орудий пыток.
В остальных залах – экспозиция средневековых доспехов и холодного оружия. Король Генрих Восьмой (1509—1547) построил в Гринвиче оружейные мастерские, где работали мастера из Италии, Германии, Франции. Они и пополняли арсенал Тауэра. Доспехи были подсвечены электрическим светом, который вырывал их из временного контекста. Несмотря на формальную принадлежность к средневековью, экспонаты не имели отношения к тем временам, а только – к самой экспозиции.
Меня лично когда-то больше интересовали маленькие «холодные» и огнестрельные «штучки». Не исторические, – современные. Это связанно с послевоенным детством, когда, в одно время, в наших домах появилась вдруг масса опасных трофейных «игрушек». Для мужчины брать в руки кинжал, касаться пальцами лезвия, все равно, что для женщины – перебирать ожерелья. В желании ощутить вожделенную тяжесть и ладность вещицы есть что-то завораживающее. Небольшой пистолетик может вызвать не меньше волнения, чем, драгоценный кулон.
Осмотрев нижний этаж, я поднялся – на первый, который в плане почти повторял предыдущий, но по убранству был побогаче.
В юго-восточном углу его таилась изумительная внутренняя часовня Святого Иоанна Евангелиста. Я мог судить о капелле по живописному полотну, висевшему на стене, за которой скрывалась капелла. Выходившие на юг и восток окна двусветного храма были украшены витражами, изображавшими Святую Троицу, Мадонну с младенцем и самого Святого Иоанна Евангелиста.
Вдоль второго этажа шла поддерживаемая мощною колоннадою галерея, с арочными сводами. В строгих капителях повторялась тема креста.
Часовня строилась во времена единой Христианской Церкви, когда Юлий Цезарь смотрелся еще, как современник. Над алтарной частью висел крест, возможно, во времена единоцерквия, – крест с распятием.
Пространство было напоено светом античного храма. Здесь короли, проживавшие в замке, общались с Господом Богом. А с позапрошлого века в часовне – хранилище архивных бумаг.
Не исключено, что большевики, превращавшие храмы в склады и кинотеатры, могли научиться этому здесь, во время лондонских посиделок.
Первый этаж отводился самому королю. В большом зале устраивались собрания и пиры. Помещения в восточном крыле использовались для личных нужд суверена.
Раньше этот этаж был еще грандиознее: до средины двенадцатого века вместо второго этажа по всему периметру шла антресольная галерея, с арочными проемами. Можно себе представить, сколько здесь было света и воздуха. Но понадобились помещения, и этаж перекрыли, а крышу подняли.
Работы по реконструкции закончились в пятнадцатом веке, но сама галерея на втором этаже сохранилась. Она вполне могла иметь решетки и клетки для узников, которых монарх желал держать при себе. Отсюда узкие винтовые лестницы вели в угловые башни. Самая большая из них – круглая северо-восточная – держала под наблюдением местность и служила обсерваторией. Остальные – также использовались, как тюремные камеры.
Казалось, бежать отсюда немыслимо. Однако попытки были. В одном случае, узник сумел распилить решетку, по веревке спустился на землю, где друзья помогли ему скрыться. В другом – беглец оказался слишком тяжелым – веревка не выдержала и бедняга, принц уэльский Граффид, упал и разбился насмерть.
У Тауэра – свой отсчет времени. Каждый, кто попадает сюда, исподволь погружается в атмосферу застывшего времени.
Меня мало интересовали экспозиции с пометкою «temporary» – «временное»… Нам подавай вечное. А вечное заключалось внутри этих стен, в этом воздухе, в этом сгустившемся свете, в котором все протекает сквозь все, застревая в углах паутиной смертельной жути.
Задумавшись, я таскался по залам, шаркал по лестницам и не заметил, как опустился на стульчик, предназначенный для старушки смотрительницы.
5.
Камин в малом зале, каким бы громадным он ни был, в холодные дни не согреет весь замок. В юго-восточном углу, под часовней – сводчатый кабинет констебля, который легко протопить жаровнями. Король из своих покоев может спуститься сюда перед сном: поболтать, выпить чарку вина разогретого с пряностями, встретить нарочного, прочитать донесение.
Он только что допросил вельможу, доставленного через «Ворота предателей». Спесивый «гусь» несет чушь: до него еще не дошло, что его ждет. Ричард, молча, наносит удар в переносицу. «Забирай! – кричит ожидавшему у дверей палачу. – И чтобы к утру все мне выложил!»
Арестанта уводят – почти что уносят.
Констебль (он здесь недавно) – подтянут и собран: один подозрительный взгляд, неверное слово, – его самого «унесут».
Слизав кровь с разбитых костяшек, монарх приближается к амбразуре окна, видит звезды, слепо глядящие в Темзу, стонет: «Канальи! Обложили, как зверя! Все лгут! Генрих мертв, значит, „Ричард – цареубийца!“ Брат мой, Кларенс, убит, значит, – „Ричард братоубийца!“ Анну, жену мою, извели, значит, – „Ричард женоубийца“! Принц Ланкастер убит! Лорд Хастингс убит! Все – на Ричарда! Весь в побрякушках злодейств, как священное древо! Потерялись два малолетних племянника – отпрыски Эдварда… Кто виноват? Разумеется, – „Ричард-детоубийца!“ Кому эти дети мешали? Только не мне! Когда Эдвард отдал Богу душу, епископ Бата признался, что тайно венчал его с Элеонорою Батлер. Стало быть, брак его с Елизаветою был незаконным, а у потомков от незаконного брака нет прав наследования. Этого „Гуся“ (Ричард глядит на разбитый кулак) разыскивали по всему Королевству! Уж он должен знать, что с мальчишками! Дьявол! Повсюду козни Тюдоров – наветы, убийства, предательства! Травля! Везде ожидаешь подвоха, измены! Сегодня я приказал деревянную лестницу отодвинуть от входа. Схожу-ка проверю, чем занимается стража».
Из кабинета констебля, Ричард кошкой крадется к наружным дверям. За распахнутой створкою – август. Влажная ночь. Часовой в проеме уныло храпит, прислонившись к стене.
Суверен приходит в неистовство и толкает с разбегу всем телом: «Предатель! Так ты служишь своему королю?!» Несчастный срывается вниз на острые камни. Доносятся крики и стоны. Вбегает констебль с солдатами. Трещат факелы. «Государь! Я прикончу его?»
Пробуждаются вороны, с криками носятся около входа, чуя кровь и, роняя с испугу помет, садятся на остывшие камни. Ричард кивает в их сторону: «Пусть они разберутся!»
По испачканной кровью лестнице Ричард крадется в подвал. Внизу горят факелы. Стражники черпают из бочки вино. Вытягиваются при виде монарха.
«Гусь» лежит на камнях, без одежды, в ожогах, в дерьме, громко хнычет. Палач что-то ищет среди
