Шейх по-прежнему оставался загадкой. Как будто нас разделял непроницаемый занавес.
Я не мог и предположить, что настанет время, когда завесы падут, тайны раскроются, и мы с ним схлестнемся в битве за Нил не на жизнь, а на смерть.
18.
Мне приснился восточный базар: фрукты, корзины, лепешки, соленая, свежая рыба, пестрые одеяния, оживленные лица, тюбетейки, тюрбаны, крик попрошаек и зазывал, говор феллахов, которые выглядят здесь достойнее, чем какие-нибудь столичные штучки. Здесь – тесно, как на всем Ниле. А будет еще теснее.
Плотность населения вдвое больше, чем в Голландии. Здесь нет гор, лесов, степей, островов, где можно было бы уединиться.
Бедуин, попавший в город, возвращается расслабляться в пустыню. Но пустыня враждебна.
Горожанин с феллахом отдыхают в толпе.
Базары – средоточие жизни востока. Здесь происходит обмен информацией (глашатые, разносчики слухов), решение споров, купля-продажа. Тут стригутся, бреются, моются, устраивают поножовщину, играют, иногда убивают.
Европейцу здесь нельзя расслабляться. Он должен быть на чеку.
Ко мне уже, кажется, притерпелись.
Если молодой человек станет признаваться в любви на языке Корана, его сочтут ненормальным.
Каламбуры и шутки невозможны на литературном арабском. Решать бытовые вопросы, петь, спорить, ругаться можно только на диалекте. Подобное раздвоение стало бедой для египетских литераторов. Описания и авторские мысли они излагают на языке Книги, а диалоги должны быть на диалекте. И близкие хедива, и простые феллахи, которых мне приходилось лечить, разговаривают на местном наречии, не имеющем разработанной лексики, словарей и учебников.
Египтяне постигают его с колыбели и не нуждаются в правилах. А все пришлые находят собственные пути его постижения (если находят).
Я выбрал кратчайший «путь» – через базар. Здесь можно практиковаться сколько потребуется. Да и карьера моя пошла в гору, как только люди хедива узнали, что в госпитале есть доктор, с которым можно советоваться на родном языке.
Что касается Александра Мея, хотя он и обещал, что разыщет меня, однако с тех пор, как мы расстались на корабле, он не давал о себе знать.
В свободное время я снимаю офицерскую форму, переодеваясь в более подходящее для здешнего климата местное одеяние. Впрочем, одежда египтянина – тоже род униформы.
Собираясь из дома, я накрываю голову тюбетейкой (в праздники египтянин наматывает на нее тюрбан из полотенца, а кто побогаче – из специальной ткани), надеваю «галабию» – длинную белую рубаху (до пят) из хорошего тонкого сукна, с широкими рукавами, без воротника. Как некоторые, я ношу сандалии без задников, хотя большинство ходит босиком.
Женщины молодые и старые поголовно носят «мелаи» – ниспадающее до пят суженое под грудью коричневое или черное платье. На голову местная дама накидывает платок или покрывало.
Самая бедная женщина носит украшения, а на ногах – браслеты (чаще медные, реже золотые и серебряные).
Я прислушиваюсь, стараюсь понять, о чем говорят вокруг. Не стесняюсь спрашивать.
Одни смеются, когда я перевираю слова, других поражает факт, что сагиб пытается изъясняться на их языке. Большинству это нравится. На базаре многие знают друг друга.
Как ни дико это звучит, но самой большой неприятности здесь можно ожидать от женщины.
Пословица гласит: «Не доверяй женщине, даже если она молится, и солнцу, даже если оно садится».
А ведь когда-то здесь царствовали супруга Аменхотепа красавица Нефертити и божественная Клеопатра – из рода Птоломеев, знавшая девять языков, на каждом из которых ее слова завораживали.
В те времена в Египте были царицы, жрицы-прорицательницы, женские божества. Будто черные занавесы опускались один за другим, скрывая прекрасные образы. Теперь жители этих берегов охотно признают, что их женщины распущеннее чем в любом другом месте, что они злонамеренны и могут обвести вокруг пальца самого осторожного мужа.
По мнению мусульман, ад в основном населен женщинами. «Женщина, – утверждает Коран, – вырастает в думах о всевозможных нарядах и в бестолковых спорах». Она создана для того, чтобы скрасить земную жизнь мужчины, пока он не попадет в рай, чтобы насладится небесными гуриями.
Если мужчина в раю получает свободу, то о женщинах «Священные книги» умалчивают.
Подавляющее число мусульман сильного пола такое положение вещей приветствует, не столько из религиозных соображений, сколько из первобытного мужского эгоизма. А мнения женщин никто здесь не спрашивает.
Там, где господствующая идея до мелочей предусматривает каждый твой шаг, чувственная озабоченность – единственная область, где еще остается место свободе. Поэтому гнет сильных мира сего египтяне способны терпеть бесконечно, но в личной жизни, в вопросах чести, – легко возбуждаются и приходят в ярость, которая не знает границ.
Невежество и умственная отсталость приводят к тому, что чаще всего разговоры ведутся на сексуальные темы. Не то, чтобы это считалось хорошим тоном. Если кто-нибудь полагает, что здесь бравируют этим, то я бы сказал – не больше чем в Англии бравируют темой: «Какая сегодня погода?»
Детишки, слыша рассказы об интимных подробностях, естественно, повторяют за взрослыми.
И в арабском мире, конечно, есть свои колоссы духа, но они парят на такой высоте, что скорее принадлежат космосу, нежели копошащимся на земле, изрыгающим скабрезности «рабам Аллаха».
Уже несколько месяцев меня мучает лихорадка, борьба с которой отнимает последние силы. Куда обратиться за помощью, если сам – врач? Мы с ней – как борцы, которые схватились не на жизнь, а на смерть, пользуясь самыми изощренными методами, в том числе недозволенными в европейской практике.
Я испытываю на себе всевозможные комбинации трав, смол, плодов, ядов и прочих снадобий местной народной аптеки.
Все, что мне удается, я описываю и систематизирую. Здесь болезни не те и протекают не так, как в Лондоне. Это захватывает. Вот только сил остается все меньше.
Сегодня я зря иду на базар. Из простого упрямства. В таком состоянии ничему научиться нельзя. Я едва понимаю, о чем вокруг говорят. А женщины… Все женщины, кажется, пожирают меня глазами, задевают одеждами, обдают жаром. Хотя мне своего – предостаточно: я, в самом деле, горю.
В воздухе – напряжение. Кажется, все на меня уставились, тычут пальцами и орут. Только я почти их не слышу. Зову: «Бесс! Бесс! Мне плохо! Я умираю!»
За спиною возня. С преогромным усилием оборачиваюсь, вижу, леди, которая только что шла мне навстречу. Ее прогоняют ударами в спину. Она все оглядывается и сверкает очами. В них – загнанность зверя и ненависть.
Кричу: «Ради Бога! Оставьте даму в покое!»… Но уже не слышу себя.
Кто-то вертится перед глазами, брызгая слюной, исступленно визжа, тычет мне в лицо растопыренной пятернею, тянется к шее, а потом, вдруг, впивается зубами в плечо.
Отталкиваю его от себя. Он отлетает на дюжину футов, рыча, падает с окровавленным куском мяса в зубах. Боли не чувствую, но «галабия» набухает от крови.
Ко мне подступает «Египет». Источая зловоние, он прыгает, точно кузнечик, которому, на скаку, откусили голову.
Чувствую удар в спину: что-то чужое холодное входит ниже лопатки. Свет гаснет. Мучительный бред. Все смешалось.
Кошмары захватывают, потому что очищены от других ощущений.
Привиделся, вдруг, мой двухлетний сынишка – больной ложным крупом. Сидит на постели в белой рубахе – тоненький, как ангелочек. Хрупкое тело трясется от кашля, как будто скребут дно кастрюли. Мальчик уже посинел. В глазках – ужас: «Что же это такое!? Я задыхаюсь! Сделайте что-нибудь!»
Ощущаю, как он одинок в своих муках. «Боже!» Сердце вот-вот разорвется. Прижимаю дрожащее тельце
